Книга Столыпин - Святослав Рыбас

Таким образом, с мая месяца 1906 года, по сведениям департамента полиции, Азеф получает полную осведомленность о всех террористических предприятиях, а до этого времени осведомленность его была случайная и далеко не полная…

В числе сотрудников (полиции) Азеф был принят еще в 1892 году. Конечно, временами, когда Азефа начинали подозревать в партии или после крупных арестов, которые колебали его положение, он временно отходил от агентуры, но потом опять приближался к ней.

Вот, господа, после выяснения отношения Азефа к службе розыска и революции, позвольте мне перейти к террористическим актам того времени… Все данные департамента полиции с большой яркостью указывают на то, что главари революционных организаций для того, чтобы укрепить волю лица, непосредственно исполняющего террористический акт, для того, чтобы поднять его дух, всегда сами находятся на месте преступления. Так, Гершуни был на Исаакиевской площади во время убийства егермейстера Сипягина (министр внутренних дел. – Авт.). Он был на Невском рядом с поручиком Григорьевым во время неудачного посягательства на обер-прокурора Победоносцева. Он был в Уфе во время убийства губернатора Богдановича, он сидел в саду «Тиволи» в Харькове во время покушения Фомы Качуры на князя Оболенского и даже подтолкнул его, когда заметил в последнюю минуту с его стороны колебание.

Точно так же Борис Савинков во время убийства статс-секретаря Плеве и великого князя Сергея Александровича, во время замышлявшегося покушения на генерала Трепова и во время метания бомб в Севастополе на Соборной площади в генерала Неплюева был на месте преступления. Поэтому, изучая отношение Азефа к преступным деяниям, необходимо наряду с другими обстоятельствами иметь в виду и этот террористический прием, обычный и, очевидно, свойственный руководителям террористических актов в России.

…К этому 1902 году относится первоначальное знакомство Азефа с Тершуни, и тогда же немедленно Азеф сообщает департаменту полиции о преобладающей роли некоего Гранина, того же Тершуни, в революционных организациях, а затем изобличает всю подавляющую роль Тершуни в террористических действиях России за эти годы».

Столыпин приподнимал завесу тайны. Еще никогда глава правительства не рассказывал публично о необъявленной войне. Постепенно становится понятно, что вовсе не Азеф главный персонаж этого выступления, а трагедия, которая сопутствует реформам. Бомбы, выстрелы, жертвы террора, сообщения Азефа, имена убитых – все эти сведения отходят на второй план. Перед депутатами Думы – панорама битвы. Сошлись две силы, одна из них погибнет.

Столыпин сообщает еще об одном донесении Азефа – о конференции в Париже всех революционных и оппозиционных партий, на которой присутствовали и кадеты, в том числе депутат Павел Милюков. Столыпин сознательно бьет по своим политическим противникам.

Затем председатель Совета министров итожит деятельность Азефа:

«Я утверждаю, что с того времени все революционные покушения, все замыслы центрального комитета расстраиваются, и ни одно из них не получает осуществления. Указание в запросе на покушение на министра внутренних дел Дурново неосновательно, так как оно, собственно говоря, и открыто с участием Азефа. Затем дальше идет поражающий ряд преступлений: покушение на Дубасова, взрыв на Аптекарском острове, ограбление в Фонарном переулке, убийство Мина, убийство Павлова, убийство графа Игнатьева, Лауница, Максимовского. По все эти преступления удаются благодаря тому, что они являются делом совершенно автономных, совершенно самостоятельных организаций, не имеющих ничего общего с центральным комитетом. Это удостоверено и процессами, это удостоверяется и данными из революционных источников. Орган социалистов-революционеров № 4 „Революционной мысли“ за 1909 г. указывает на „полное бессилие партии в смысле боевой деятельности“ в такие решительные моменты, как конец 1905 г. и кровавый период, последовавший за разгоном Первой Думы, каковые данные свидетельствовали, что в центре партии существовала измена, сознательно парализующая все усилия партии в сторону широкого террора».

И Столыпин делает вывод, что дело Азефа «очень печально и тяжело, но никак не для правительства, а для революционной партии».

Затем он словно обращается с думской трибуны к молодежи, нетерпеливой, настроенной идеалистически, желающей быстрых перемен, и говорит:

«Поэтому я думаю, что, насколько правительству полезен в этом деле свет, настолько же для революции необходима тьма. Вообразите, господа, весь ужас увлеченного на преступный путь, но идейного, готового жертвовать собой юноши или девушки, когда перед ними обнаружится вся грязь верхов революции. Не выгоднее ли революции распускать чудовищные легендарные слухи о преступлениях правительства, переложить на правительство весь одиум дела, обвинить его агентов в преступных происках, которые деморализуют и членов революционных партий, и саму революцию?»

Герасимов с проницательностью сыщика отмечал в своих мемуарах: «А трудно себе представить, что случилось бы с Россией, если бы террористам удалось в 1906–1907 годах совершить два-три удачных „центральных“ террористических акта. Надо знать, какое смятение вносили такие террористические акты в ряды правительства. Все министры – люди, и все они дорожат своей жизнью. Растерянность правительства в 1904–1905 годах во многом объяснялась паникой, созданной успешными покушениями на Плеве и великого князя Сергея Александровича. Если бы в дни Первой Государственной Думы был бы убит Столыпин, если бы удалось покушение на государя, развитие России сорвалось бы гораздо раньше».

В думской речи Столыпин счел также уместным освободить от иллюзий общество, которое считало, что «достаточно медленно выздоравливающую Россию подкрасить румянами всевозможных вольностей, и она станет здоровой».

Он закончил выступление словами о том, что правительство ничто не остановит в созидательной работе, что пусть оно и погибнет, но цель будет достигнута – будет построено здание обновленной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия России.

После столыпинской речи думские прения пошли на убыль. Большинство признало его объяснения исчерпывающими.

Боевая организация террористов была морально уничтожена и уже никогда не воскресла.

* * *

Конец Азефа означал не только начало новой страницы в угасании революционной ситуации: он совпал с идейной переоценкой традиционных взглядов русской интеллигенции. Весной того же года вышел сборник «Вехи». Его авторы Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, П. Б. Струве, С. А. Франк, Б. А. Кистяковский и другие не были связаны никакой партийной программой. В предисловии писалось: «Революция 1905 года и последовавшие за ней события явились как бы всенародным испытанием тех ценностей, которые более полувека, как высшую святыню, блюла наша общественная мысль». Другими словами, «Вехи» показывали, что часть интеллигенции отказывалась от противостояния власти.

Бердяев писал, что интеллигенция интересовалась не Истиной, а способом доказать свои политические взгляды. Булгаков заметил, что революция – это «исторический суд над интеллигенцией». Он считал бесплодным путь богоборческого героизма и противопоставлял ему смирение русских святых и подвижников. (Эту мысль в современной трактовке можно передать как противопоставление: революция – эволюция. Столыпинская идеология, бесспорно, опиралась на подобную философию.)