Книга Софья Толстая - Нина Никитина

Между тем в жизни Софьи события сменяли одно другое. Среди них были как печальные, так и радостные. Пришли плохие новости из Ялты: умирала ее мать, Любовь Александровна. Сын Сергей заканчивал университет и готовился к чиновничьей службе. Илья собирался жениться на почти бесприданнице Софье Философовой, что поощрял его отец. Таня и Маша однажды залезли в мраморную ванну одной из московских бань, торжественно заявив при этом, что таким образом они совершили символическое крещение, чтобы начать новую жизнь в согласии с отцовскими заветами. А сама Софья тем временем принялась разбирать многочисленные Лёвочкины бумаги, которые были в ужасном беспорядке. Она твердо решила отдать их на хранение в Румянцевский музей. Эта мысль созрела у Софьи давно, но не хватало времени привести ее в исполнение. Теперь же она, наконец, написала письмо об этом библиотекарю Николаю Федорову. Потом подала прошение Дашкову, и рукописи были привезены и приняты в музей. Это было важное дело, как и страхование московского дома и всех книг, в нем хранящихся.

Тем временем приближалось значительное событие. 23 сентября 1887 года была их серебряная свадьба, которую «молодожены» предпочли отпраздновать просто, без шика и без оркестра, как случалось в старые добрые времена. Они собрали всех детей, пригласили бывшего шафера, старшего брата Софьи Александра, который прибыл с подарком — серебряным кубком. Конечно же был лучший друг Лёвочки Дмитрий Дьяков, который поздравил их со «счастливым браком», но муж поправил его: «Могло бы быть лучше!» Софье было тяжело это слышать. Несмотря на свои вечные хлопоты и заботы, оказалось, что она так и не смогла удовлетворить требовательного мужа. И тут же у нее начались очень сильные желчные колики, она захворала, и наступила ее коварная невралгия, предвещавшая недоброе — новую беременность. Сестра Таня тоже забеременела, и они теперь смеялись друг над другом, что у них родятся две Соньки. А муж в это время попросил «пардона» и удалился в Ясную Поляну.

Глава XXIII. Спальня

Только что отгремел их супружеский серебряный юбилей, и теперь Софье было о чем поразмышлять, подвести некие итоги: что получалось хорошо, а что не очень в их совместной жизни. Безусловно, она понимала, что ей выпал особый жребий быть женой гения. И это ко многому ее обязывало, заставляя соответствовать этому высокому сану. Образно говоря, ей приходилось вставать на котурны, чтобы хоть как‑то дотягиваться до масштабов своего мужа. Она знала, что отныне и навсегда ее имя будет связано с именем великого Льва и что ее путь будет очень тернист. Лёвочка был преисполнен противоречий, был человеком непостоянным, менявшимся. Даже в течение одного дня он был то «утренним», когда в нем был очень суров критик, то «вечерним», когда его критик отдыхал. Короче говоря, Софье было крайне трудно подладиться под мужа. Когда она приносила ему кефир, он говорил, что хочет херес. Его противоречивость сказывалась на всем, в том числе и на интимных отношениях. Он все больше и больше вступал в борьбу с анковским пирогом, означавшим для него сверхблагополучие. Ему же хотелось страдать.

Лёвочка давно убедил ее, что поведение жены в его понимании подобно некой узкой дороге, с которой нельзя сворачивать ни направо, ни налево, особенно это касается сексуальных отношений. Жена не может быть потехой для мужчин, она не Магдалина. Теперь он стал еще категоричнее, утверждая, что потеха жены даже с мужем дурна. Уже с пятнадцати лет он мечтал о семейном счастье, представляя его в романтическом ореоле. Однако с годами его тон становился все ригористичнее.

Софья запомнила Лёвочкину фразу, как‑то случайно оброненную им: «Все вопросы решаются только ночью». Действительно, думала она, сила брака заключается не только в деторождении, но и обладает большим метафизическим смыслом. С годами Софья убедилась, что все великое лучше видится на расстоянии. Вблизи совсем иное восприятие, уже без иллюзий и таинственности. Обыденность срывает пелену необычности, указует на схожесть с обычным, привычным от вечности. Прожив четверть века бок о бок с мужем, она прекрасно разбиралась во всех переливах и вибрациях его чувств. Иногда получала нужные подсказки из его текстов, помогавшие легче пережить ссоры, размолвки, лопнувшие струны, как говорил в таких случаях муж. Физическая близость позволяла склеить то, что со временем разбивалось. Софья знала, что именно она была нужна ему, а не прежние претендентки, скучные, холодные, способные лишь на то, чтобы угостить мужчину морализаторскими конфетами. Только она, сильная, красивая, эротичная, молодая, была достойна того, чтобы находиться с ним рядом и оставаться притягательной для него. Именно она стала земным воплощением идеала женской красоты, верной копией Сикстинской Мадонны Рафаэля, реализованной грезой его представлений о семейном счастье. Их любовь творила чудеса, превращая «фарфоровую куклу» в плодовитую самку, способную удовлетворить «троглодитский» аппетит мужа. В общем, здесь «бездна бездну призывала». Они творили свою любовь, в которой романтичное переплеталось с эротичным.

С тех пор как их жизнь покатилась под гору, Софья все чаще и чаще замечала в поведении мужа фиглярство, выражавшееся в претензии на святость, потому что в реальной жизни, а не в проповедях его слово расходилось с делом. Проповедуя целомудрие в брачной жизни, он по — прежнему оставался гиперсексуальным самцом, не поддававшимся пуританским умонастроениям. Он по — прежнему был докой в «науке страсти нежной, которую воспел Назон». В их супружеской жизни бывало всякое, потому что подлинные страсти здесь просто бушевали, вызывая мысли о разводе, яростные крики и упреки, срамные и грубые слова.

Порой Софье не хотелось отвечать ударом на удар, и тогда словесные баталии заканчивались перемирием. Со временем она поняла простую истину, что сам процесс жизни интригует не меньше, чем итог, и потому она вновь и вновь удивленно и восторженно смотрела на мужа, который бывал разным: то смиренным, то гневливым, то радушным, то неприветливо хмурым, то барином до кончиков ногтей, то простым работником. Но, самое главное, он по — прежнему оставался в преизбытке своих сил, когда, например, отстаивал свои мысли или шутил над ней и детьми. Иными словами, «хвост был крючком», как сам он любил говорить о подобном своем состоянии. Он гулял, ездил верхом, писал, жил, как хотел, пользовался услугами дочерей Тани и Маши, семейным комфортом, покорностью жены. Аеще, как казалось Софье, илестью людей, особенно Черткова.

Однажды муж попросил ее найти одно из писем Репина на большом листе. В огромной кипе разнообразной корреспонденции она увидела письмо Черткова, в котором он высказывал свои соболезнования по поводу нее, якобы ничего не понимавшей в умонастроениях своего мужа. В этой связи он хвалил свою жену Анну, которая сочувствовала ему во всем и была идеальной единомышленницей. Что и говорить, Софью просто взорвало пакостное письмо новоиспеченного друга ее мужа. С этого дня она возненавидела Черткова, который никогда не поражал ее своей якобы несравненной красотой и аристократизмом. Она видела этого человека насквозь, наблюдала за тем, как бесстыдно он жил мыслями ее мужа. Он был как черная кошка, постоянно пробегавшая между ней и Лёвочкой. Она и Чертков стали соперниками. Софья была в ужасе оттого, как он обращался, например, с сочинениями мужа, словно они были его собственными. Она не желала быть благодетельницей ни для Черткова, ни для различных журналов, в которых он размещал произведения Лёвочки, но и не хотела при этом окончательно разругаться с Чертковым. Ведь оба они были привязаны к одному и тому же человеку, и он отвечал им взаимностью.