Книга Кукареку. Мистические рассказы - Исаак Башевис Зингер

Мне кажется или вы действительно как-то спросили, что меня заставляет оставаться в этой дыре? А что заставляет и придает мне сил терпеть нищету, болезни и – что хуже всего – безысходность? Хороший вопрос, юный друг. Я задал его себе, когда в первый раз прочел Книгу Иова. Чего ради Иов продолжал жить и страдать? Чтобы в конце концов нарожать новых дочерей, заиметь новых ослов, новых верблюдов? Нет, это была игра во имя самой игры. Каждый из нас играет в шахматы с паном Фатумом, Роком. Его ход, наш ход. Он хотел бы уложиться в блиц, в трехходовку, мы стараемся не допустить этого. И хотя ясно, что победа будет за ним, что-то нас побуждает противостоять этому. Он, мой соперник, – ангел упертый, и против Жака Коэна применяет все уловки, ловушки. Сейчас вот зима, и затопишь – холодно, а у меня уже несколько месяцев печка дымит. А хозяин не хочет ею заняться. А хоть бы и в порядок привел – все равно нет денег на уголь, так что разницы нет: в мансарде мороз, как снаружи. Если вы не жили на чердаках, вам себе и представить трудно, какой там наверху ветер. Оконные рамы даже летом ходором ходят. Кот, бывает, на крышу вылезет и всю ночь за окном у меня кричит, как роженица при схватках. Я весь дрожу, накрывшись тряпьем, а он там вопит, то ли милку зовет, то ли голоден. Я и дал бы ему, чтоб унялся, пожрать или бы чем в него запустил – но, спасаясь от холода, я набрасываю на себя все что только найдется, до рваных половиков и старых газет. Так что одно неосмотрительное движение – и надышанного под тряпьем тепла как и не было…

И все же, мой дорогой, уж если играть в игру эту, то предпочтительней – с достойным противником, а не слабаком. Я, во всяком случае, своим противником восхищаюсь, а его прямота меня просто порой зачаровывает. Представьте, сидит он там в своем офисе на третьем или, может быть, седьмом небе, в департаменте, скажем, Промысла, ведающем нашей мини-планеткой, – сидит с одним делом: как бы этого Жака Коэна закапканить и доконать. У меня, понимаете, жизнь на кону, а ему, по всему судя, поручено: «Бочонок разбей, а не дай пролиться вину». Так он и поступает, и это еще чудо, что он до сих пор ухитрялся живым сохранить меня. Ведь сказать стыдно, сколько всяких у меня лекарств, пилюлей, таблеток… Если б не мой знакомый аптекарь, я бы в нищих ходил. Перед сном я глотаю их жменями – и даже не запиваю. Запьешь – до утра потом бегаешь, у меня же простата, и без того вскакиваешь ночью по нескольку раз. В темноте, знаете, категории Канта не пригодятся: время больше не время, а пространство уже не пространство. Только что держал что-то в руке, а в руке – ничего. Зажечь лампу – целый процесс: то бутыль с керосином пропала куда-то, то спички, вот тут ведь лежали… Весь чердак кишит бесенятами. Я, бывает, так им и говорю, знал бы только кому: «Эй ты, уксус-сын вина перекисшего, может, хватит уже штучек-дрючек!»

А то вот среди ночи недавно – в дверь стучат, слышу женский голос. И непонятно – смеется там или плачет… Кто бы это? – думаю. Лилис? Наама? Или собственной персоной Кетэв-Мэрири?[160] Я и крикнул: «Мадам, вы ошиблись адресом!» А она как заколотит, как заколотит – и сразу тихо, и слышу: стон, и вроде как что-то обмякло тяжелое. Ну что, опять шарю, на ощупь ищу те проклятые спички и вдруг нахожу их… в своей сжатой долони. Ну, выбрался из постели, зажег лампу, накинул халат, отыскал шлепанцы, иду к двери, а из зеркала вдруг – вот такая чья-то жуткая зеленая физиономия. Наконец открываю. Молодая блондинка, босиком, но в шубе собольей поверх спальной рубашки. Лицо бледное, волосы длинные, по плечам рассыпались…

– Что случилось, мадам?

– Он… Тут один… Меня хочет убить. Впустите меня, умоляю! До утра переждать…

Хотел спросить было, кто и где этот убийца, но она вся дрожала и к тому же, похоже, была не трезва. Я дал ей пройти, на запястье блеснул браслет с крупными бриллиантами.

– У меня не протоплено.

– Лучше, чем на улице закоченеть.

И вот мы вдвоем, глаза в глаза. А что мне с ней делать? Кровать у меня одна. Я не пью, для меня это яд, но кто-то из знакомых презентовал мне бутылец коньяка, ну где-то еще коробка галет. Я дал ей выпить и зажевать, и она вроде пришла немного в себя.

– Мадам, а вы здесь живете?

– Нет, на Уяздовских[161].

Это была, конечно, истинная аристократка. Завязался разговор, и понемногу я узнал, что она графиня, вдова, и что ее любовник живет в нашем доме – свирепый дикарь, содержавший в одной из комнат подрастающего львенка. Человек тоже благородного происхождения, но опустившийся и уже отсидевший год в тюрьме за покушение на убийство. Она же, графиня, живет у строгой свекрови, поэтому ей приходится самой навещать его. В эту ночь он приревновал ее к кому-то там, побил и, в довершение, приставил ей к виску пистолет. Она чудом вырвалась из квартиры, успев только набросить на плечи шубу. Никто из соседей ее не впустил, один я оказался добрым таким…

– Мадам, – сказал я, – ваш друг, вероятно, уже вас разыскивает. Представьте, что он обнаружит вас здесь, а я уж не тот, кого можно назвать рыцарем.

– При других он не посмеет скандалить, – отозвалась она. – Его и отпустили-то на поруки. Я порываю с ним… Сжальтесь, не выгоняйте меня среди ночи.

– Как же вы в таком виде вернетесь домой?

– Не знаю. Я устала от этой жизни, но чтобы… этот… убил меня… брр!

Что было делать?

– Знаете, мне уж все равно не уснуть. Располагайтесь, моя постель к вашим услугам. А я устроюсь в этом кресле.

– Ни за что, – возразила она. – Вы не молоды, и вид у вас неважный. Ложитесь, а я тут посижу.

Мы еще немного попрепирались и… решили лечь вместе.

– Вам меня нечего опасаться, – заверил я. – В мои годы люди уже обходятся без женщин.

Мне показалось, что я ее убедил…

Да, так о чем мы с вами?.. Короче, я очутился в одной кровати с дамой, чей кавалер мог в любой момент вломиться ко мне. Мы накрылись двумя разными одеялами, и я не стал сооружать обычный мой кокон из всякой рвани. И был до того разволнован, что просто забыл про холод. Кроме того, меня согревала ее близость. От ее тела исходило странное тепло, непохожее на то, какое я ощущал в прежние годы, лежа с женщиной в одной постели. А может, я просто забыл…

Так или иначе, но я понял, что мой Партнер выбрал новую стратегию. И то сказать, последние несколько лет Он всерьез меня уже не воспринимал. Есть, знаете, такое понятие, как шахматный юмор. Я слышал, что Нимцович любил в старые времена подразнить противника. Да и великого Морфи многие считали таким шутником… Вот и я оценил. «Что ж, блестящий ход, – мысленно сказал я Ему, – просто шедевр!» И вдруг я сообразил, что знаю любовника моей гостьи! Мы встречались с ним, да, на лестнице. Огромный такой, великан с лицом наемного убийцы. Пикантный финал для Жака Коэна – пасть от рук Отелло-поляка!

При этой мысли я тихонечко рассмеялся и скорее почувствовал, чем услышал, как она тоже смеется. Я обнял ее и прижал к себе. Она не противилась. И вдруг чудо: я ощутил, что – мужчина.