Книга Перелом. От Брежнева к Горбачеву - Олег Гриневский

И русский — Олег Гриневский. Когда он появляется на пленарном заседании со своей делегацией, которая, словно свита, следует за ним, среди лобби воцаряется тишина. Но здесь, на вечере Гриневский просто один из приглашенных. Вежливый дипломат, коммуникабельный, хотя ничего не говорит конкретно. Скорее ниже среднего роста, седеющий шатен с голубыми глазами и живым, внимательным взглядом, Гриневский воплощает собой саму подвижную осторожность. Он больше склонен к различного рода описаниям, нежели просто к обозначению. Впрочем, почти и все остальные здесь тяготеют к этому стилю...

Этот мужской союз варится в собственном соку, рассматривает себя как некую самоцель, услаждаясь своей ролью в глобальной политике и рассыпаясь во взаимных заверениях важности. Ах, как они хвалили друг друга, представляя того или иного коллегу журналистке из ФРГ! И уж, естественно, все западное сообщество невероятно счастливо от присутствия американца Джима Гудби.

Ему, Гудби, за пятьдесят. Точнее, около пятидесяти пяти. Спокойный, один из тех, у кого выносливое дыхание. «Надо быть спокойным, — говорит он, — мы многому можем научиться у Советов. Мы спешим, пытаясь им что— то дать, просим их участвовать вместе с нами. А они — они сядут за стол тогда, когда будут готовы вести переговоры».

Журналистка в ужасе: в Стокгольме еще ничего не достигнуто. И так может продолжаться многие годы. На что же идут деньги честных налогоплательщиков? Впрочем, с горькой иронией замечает она, «лучше стоять так друг подле друга с бокалом вина, чем разойтись в разные стороны, да и, не приведи бог, начать еще стрелять».

* * *

Что ж, наверное, так оно и выглядело со стороны. Одного не заметила проницательная журналистка за блеском столового серебра — эти люди делали свое дело профессионально и грамотно. Для каждого дипломата — переговорщика, помимо ясного понимания, что хочет пославшее его правительство, необходимо узнать пределы возможного и невозможного для другой стороны. Этого не прочитаешь ни в книгах, ни в газетах. Не услышишь на заседаниях конференции, хоть сиди на них целый день. Это можно вычислить только в повседневном общении со своими коллегами.

И прежде всего надо представлять с кем имеешь дело. Как собаки при знакомстве, кружась, обнюхивают друг друга, так и дипломаты с бокалами в руках пытаются выяснить, кто есть кто: кто умный, а кто дурак; кто знает дело, а кто нет; кто болтун и обманщик, а кто, хотя и осторожный, но надежный партнер. Да и знакомство с другими чертами характера не помешают.

Ха! — скажет недоверчивый читатель, — в таком круговороте обмануть ничего не стоит и дезинформацию запустить нетрудно. Все верно. И обманывают, и «дезу» запускают. Но можно обмануть раз или два, а на третий с тобой разговаривать не станут. И очень скоро вычислят тех, кто «дезу» запускает. С такими потом просто не общаются — им веры нет. Дипломатическое поведение имеет свои суровые законы: ходить— то приходится по минному полю.

Только после такого прощупывания устанавливаются деловые контакты, нередко переходящие в дружеские связи. Начинаются встречи с глазу на глаз в ресторанах, дружба семьями, прогулки в лесу и по набережной. В них всегда присутствуют осторожное выяснение позиций. И в этом нет ничего особенного — такова природа жизни дипломата.

Известный французский политик и дипломат Феликс Фор говорил, что в переговорной дипломатии как на восточном базаре — цены непомерно взвинчены, и все нещадно торгуются. Поэтому первая задача переговорщика выяснить, где и в чем эта цена завышена и какова может быть реальная плата. Иными словами, узнать, где противная сторона уступит, а где будет стоять на смерть, и что на что можно разменять.

Разумеется, прямо этого никто не скажет. Карты приоткрываются неохотно и только по принципу: ты мне — я тебе. Причем никакой самодеятельности тут, как правило, не бывает: все проговоры «в неофициальном порядке» делаются обычно с прямого или косвенного благословения столиц.

Но есть немало других признаков, по которым опытные дипломаты могут делать кое— какие выводы. Например, одни предложения, выдвинутые странами Варшавского Договора, критиковались натовскими делегациями с пеной у рта, а другие как— то вяло и без особого энтузиазма. Такой двойной стандарт ярко проступал с одной стороны в отношении советского предложения о неприменении ядерного оружия первыми, а с другой — в отношении неприменения военной силы вообще. Из этого советская делегация делала правильный вывод — во втором случае можно ожидать уступки.

Он подтверждался и нашими беседами в кулуарах. Ещё в начале сентября 1984 года мы почувствовали, что в единой позиции натовских делегаций на конференции появились трещины. Перед началом очередного, третьего раунда они собрались в Брюсселе, чтобы обсудить и наметить общую линию поведения. И тут оказалось, что ортодоксальной проамериканской позиции придерживаются только делегации Англии и Голландии. Глава делегации ФРГ Клаус Цитрон призывал к поиску компромисса и говорил, что Западу нужна поддержка общественности. А итальянский посол Антонио Чеарапикко прямо заявил, что мандат переговоров предусматривает обсуждение проблемы неприменения силы и НАТО надо выработать подходы к её решению.

В этом не было ничего удивительного: позиции НАТО и Варшавского Договора только внешне выглядят, как монолит. А при детальном рассмотрении в них явственно проступали национальные интересы и амбиции. И это естественно — условия безопасности на Севере Европы, в Центре и на Юге неодинаковы. Можно было отчетливо различать нюансы в политике Франции, ФРГ, Англии, Италии, Турции, Греции. Прислушиваясь к ним, играя на них, можно было узнать многое.

Нередко, например, когда на конференции возникал какой— либо неприятный для Советского Союза вопрос, мы наступали на больную мозоль НАТО — проблему Мерсина, где по территории Турции проходит линия разграничения применения мер доверия в Европе. Сразу же начиналась перепалка между представителями Турции и Кипра. В нее втягивалась и греческая делегация. Люди там были горячие, и страсти могли кипеть несколько дней к ряду. Естественно, больная для нас тема сразу же уходила на задний план.

Разумеется, были зазоры и в позициях восточноевропейских стран. В те годы они еще послушно следовали в фарватере советской политики, хотя некоторые из них уже начинали поворачивать руль в сторону Запада. Но еще с хрущёвских времен существовало твердое правило: друзьям и братьям из социалистического лагеря полностью раскрывать советскую позицию нельзя — она тут же станет известна Западу. Особенно грешили этим польские и венгерские делегации. Конечно, можно было через них запускать на Запад дезинформацию. Но в польском и венгерском МИДах работали обычно толковые дипломаты, и на такой мякине их провести было нельзя.

Наконец, внутри каждой страны существовали и будут существовать различия в подходах трех основных ведомств — дипломатического, военного и разведки в силу хотя бы различия функций, которые они выполняют.

В этом нет никакого секрета. Осенью 1984 года, например, Вашингтон был полон слухов о серьезных расхождениях, которые существуют между госсекретарем Шульцем и министром обороны Уайнбергером. Впервые о них стало известно после взрыва американской казармы в Бейруте, когда погибло 239 солдат США. Шульц настаивал тогда, чтобы американские войска продолжали свою миссию, а Уайнбергер добился их ухода из Ливана. Потом, как оказалось, их взгляды расходились по многим вопросам: от разоружения до нанесения ударов с воздуха. После ноябрьских выборов 1984 года госсекретарь даже сказал Рейгану, что кто— то из них двоих должен уйти — он, Шульц, готов сделать это. Но президент предпочитал оставить все как есть — ему нужны были и Шульц и Уайнбергер с их расхождениями. Может быть в этом и был секрет управления ими. Оба они были амбициозными и властолюбивыми личностями.