Книга Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Федор Головкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первым лейб-медиком при Екатерине II, которая впрочем редко к нему обращалась за советом, был высокий и очень худой шотландец с маленьким багровым лицом и крошечным мешетчатым париком, по имени сэр Самуэль Роджерсон. У него были неловкие манеры, но его поведение отличалось утонченностью. Его должность требующая познаний, и высокая игра в карты открыла ему все ходы. Им пользовались даже для секретных переговоров с Веной и с другими дворами, и политики вообще, после игры, была его преобладающей страстью[221]. Он имел привычку по воскресеньям, во время обедни во дворце, становиться у дверей, где дипломатический корпус ожидал выхода императрицы, чтобы поцеловать у нее руку; это было довольно смешно и не особенно нравилось посланникам. Однажды г. де Сварт, состоявший уже в течение пятидесяти лет поверенным в делах Голландии, маленький, толстый, красный, грубоватый и злобный старичок, воспользовавшись минутным молчанием, сказал громко: «Я заметил, что существует два класса людей, которые знают толк в политике — портные и доктора». Можно себе представить, какой это вызвало хохот… Сэр Самуэль после этого долго не принимал у себя посланников.
Я уже сказал, что он был страстным игроком. Однажды вечером, под конец партии у княгини Мишель-Голицыной, он так сильно повздорил с Маруцци, итальянским авантюристом, услугами которого иногда пользовался Двор, что он не мог удержаться от звука, недопустимого в хорошем обществе. Один он при этом сохранил присутствие духа и, обращаясь к Маруцци, сказал: «Несносный упрямец, вы со своими спорами расстроили всю систему моих внутренностей!» Если к тому прибавить произношение обеих сторон, то можно легко себе представить всю комичность этой сцены.
Граф Николай Салтыков никогда ни к чему открыто не стремился, но всегда добивался того, чего ему втайне хотелось. Это был человек небольшого роста, с желтым лицом, очень живыми глазами, вежливыми манерами и притворным подергиванием лицевых мускулов, благодаря чему он мог придавать своему лицу желаемое выражение и подготовлять ответы на щекотливые вопросы, не признавая при этом ни веры, ни правды, кроме как для своих ближних и для самого себя, и обладая позорной алчностью и неизменным лукавством. В этом его всегда и везде поддерживала его жена, урожденная княжна Долгорукова[223], которая в молодости была очень хороша собою и сохранила туалеты своего времени, создав себе привилегию оригинальности и подчинив себе этим весь свет, не исключая самих монархов. Ее можно было видеть лишь после того, как она удостоверилась, что данное лицо ничем не надушилось; но и тогда к ней можно было подойти только на известное расстояние, при чем гадкие карлики по дороге курили, сжигая перья, паклю и разные другие гадости, от которых становилось дурно. В обществе она появлялась лишь изредка, подобно чудотворной раке, которую выносят в важных случаях из алтаря. При Екатерине, обращавшей на нее мало внимания, она почти никогда не показывалась; при Павле, пожаловавшем ей ленту, которую она любила показывать, она стала чаще выезжать. Тогда она принимала более человеческий облик и, когда дело имело значение для интересов ее ближних, она даже была готова разговаривать полдня с флаконом амбры или мускуса. Эта ловкая чета начала свою светскую карьеру с шестьюстами рублями в год — я эту подробность знаю от самого фельдмаршала — и кончила свое поприще, оставив своим детям шестьсот тысяч рублей годового дохода — я слыхал это от самих наследников. Фельдмаршал отличился во время семилетней войны, что главным образом помогло ему выдвинуться. Остального он достиг благодаря своим способностям к интриге и, добравшись до положения военного министра и главного воспитателя великих князей Александра и Константина, он уже не боялся превратностей судьбы. Во времена Екатерины II он был обер-гофмейстером Двора великого князя Павла и сумел так хорошо справиться с этим деликатным положением, что приобрел признательность как одной, так и другой стороны. Ему также следует приписать определение к престарелой императрице князя Зубова, ее последнего фаворита, с помощью которого ему удалось опрокинуть Потемкина. Его же Павел I, сделавшись великим магистром Мальтийского ордена, назначил себе в помощники, каковая должность была сопряжена с огромным окладом жалованья, который он умудрился сохранить до своей смерти. Кроме того ему, отчасти при моей помощи, удалось пристроить своего двоюродного брата, графа Толстого, к великому князю Александру Павловичу[224], у которого он впоследствии сыграл такую видную роль. Вообще, кроме тех дел, в которых он сам с удивительным искусством умудрялся не принимать участия, ничего не происходило при современном ему Дворе, в чем он так или иначе не был замешан своими интригами. Стоило не мало труда заставить его покинуть квартиру, которую он занимал в Зимнем дворце, стараясь извлечь изо всего пользу, и пришлось заплатить ему не мало денег, чтобы убедить его поселиться в собственном доме, где он потом жил как бедный человек. Он имел трех сыновей, из коих лишь второй, Александр[225], заслуживает быть упомянутым. Это был человек умный и образованный, достигший в молодые годы положения министра иностранных дел[226], но не пользовавшийся большим влиянием. Старший сын ослеп.
По окончании победоносной кампании 1814 г., император Александр I, желая, чтобы все участвовали в его величии и радости, возвел в потомственное княжеское достоинство фельдмаршала Салтыкова, исполнявшего в его отсутствие, до некоторой степени, обязанности вице-императора. Вскоре после этого он умер и, хотя он до конца занимал высокие должности, но его смерть не оставила чувствительного пробела.
Это были украинцы и мы сейчас увидим, из какого сословия они происходили. Один из братьев, Алексей, будучи певчим в императорском хоре, бросился в глаза императрице Елисавете. Этот каприз решил участь семейства Разумовских. Алексей сделался фаворитом и достиг графского достоинства и должности обер-егермейстера. Его младший брат, Кирилла, пас свиней в окрестностях Батурина, и я от него лично узнал нижеследующие подробности.
