Книга Похищение - Джоди Пиколт

— Шмотки!

Мы слышим этот возглас каждое утро: дежурный надзиратель меняет наши грязные полотенца, трусы, простыни и робы на свежие. На пути к «ползунку» я заглядываю в камеру Клатча и вижу, что он еще спит, свернувшись калачиком и закрыв лицо одеялом.

— Клатч, — рокочет громкоговоритель, — проснись и пой, Клатч!

Когда он не отзывается, к нему заходит женщина-офицер. Отчаявшись разбудить его, она зовет врача.

При появлении медиков нас всех запирают. Они не могут сделать ему искусственное дыхание: Клатч засунул носок слишком глубоко в горло. Тюремный врач констатирует смерть.

Тело Клатча проносят мимо нашей камеры на носилках.

— Как его звали? — спрашиваю я у санитаров, но они не удостаивают меня ответом. — Как его звали по-настоящему? — кричу я во весь голос. — Кто-нибудь вообще знает, как его звали по-настоящему?!

— Эй! — откликается Компактный. — Остынь, старик!

Но я не намерен остывать. Меня убивает мысль, что на его месте мог быть я. Какой договор заключен между человеком и судьбой: человек получает то, что заслужил, или заслуживает то, что получает?

Компактный косится на меня.

— Ему же лучше, уж поверь мне.

— Это я виноват. — В глазах у меня стоят слезы. — Я попросил надзирателей поговорить с ним.

— Не ты, так кто-то другой. Не сейчас, так неделей позже.

Я качаю головой.

— Сколько ему было лет? Семнадцать? Восемнадцать?

— Не знаю.

— Но почему? Почему никто не спросил, где он родился, кем он хотел стать, когда вырастет…

— Потому что все знают, чем это кончается. Носком в горле, вот чем. Или пулей в животе, или ножом в спине. А эти истории никто не хочет дослушивать до конца.

Я опускаюсь на нары. Я знаю, что он прав.

— Ты хочешь знать, что случилось с Клатчем? — с горечью в голосе спрашивает Компактный. — Однажды в Нью-Йорке родился мальчик. Папу своего он не знал, потому что папа мотал срок. Мама у него была шлюхой и сидела на крэке. Когда ему было двенадцать, она отвезла сына и двух дочек в Феникс, а через два месяца померла от передоза. Сестры поселились у родителей своих парней, а мальчик стал бродяжничать. Ребята из Парк-Сауса стали его семьей. Они его кормили, одевали, а однажды, когда ему было шестнадцать, разрешили повеселиться вместе с ними. Вот только выяснилось, что девочке, с которой они веселились, было тринадцать лет и она была дебилка.

— Так вот как Клатч сюда попал…

— Нет, — отвечает Компактный. — Это я попал сюда так. У Клатча примерно такая же история, только имена другие. Здесь у каждого припасена подобная история — кроме таких мажоров, как ты.

— Я не мажор. Я вовсе не богатый человек, — негромко возражаю я.

— Ну, на улице ты уж точно не жил. Как ты вообще здесь оказался?

— Я похитил свою дочь, когда ей было четыре года. Сказал, что ее мать умерла, и мы зажили под другими именами.

Компактный пожимает плечами.

— Ну, чувак, это не преступление.

— Окружной прокурор имеет свое мнение на этот счет.

— Ты ведь свою дочку не укокошил, верно?

— Господи, нет, конечно! — в ужасе бормочу я.

— Ты никому не причинил вреда. Присяжные тебя отпустят.

— Ну, может, это и не лучший исход…

— Тебе не хочется на свободу?

Я пытаюсь придумать, как объяснить этому человеку, что никогда уже не смогу жить по-старому Объяснить, как порой настолько увлекаешься вымыслом, что забываешь правду, этот вымысел породившую. Чарлз Мэтьюс перестал существовать тридцать лет назад. Я понятия не имею, где он сейчас.

— Мне страшно, — признаюсь я. — Я боюсь, что это еще не самое худшее.

Компактный меряет меня долгим взглядом.

— Когда меня первый раз выпустили, я решил съесть праздничный завтрак. Нашел хорошую кафешку, сел — и гляжу, как официантка ходит в своем коротком платьице. Спрашивает, что я буду. Я ей говорю: «Яйца». Она спрашивает: «Как приготовить?» — а я только пялюсь на нее, как будто она не по-английски базарит, а по-марсиански. Мне пять лет никто не предлагал выбора: если яйца, то омлет, и дело с концом. Я знал, что омлета мне не хочется, но не помнил, как еще их можно приготовить. Просто забыл все эти слова.

Язык, конечно, исчезает, как и все, чем долгое время не пользуешься. Скоро ли я забуду слово «милосердие»? Когда из моего лексикона исчезнет «прощение»? Сколько мне нужно тут просидеть, чтоб перестать чувствовать «возможность» на языке?

Я такая же жертва обстоятельств, как и Компактный, или Блу Лок, или Слон Майк, или даже Клатч. Мне не пришлось бы красть родную дочь, если бы я не женился на Элизе. Я не женился бы на Элизе, если бы в тот вечер решил пойти в другой бар. Я не очутился бы в том баре, если бы моя машина не сломалась в Темпе и мне не понадобилось бы вызывать буксир. Я не жил бы в Темпе, если бы не поступил в аспирантуру на фармакологическом: уже тогда я выискивал шансы на достойную работу с достойной оплатой, чтобы обеспечивать семью, которой тогда еще не было даже в планах.

Возможно, судьба — это не озеро, куда ты ныряешь, а рыбак, плывущий по его поверхности. И он позволяет тебе забавляться с наживкой до тех пор, пока ты не устанешь, — и тогда он наматывает леску на катушку.

Подняв глаза, я натыкаюсь на взгляд Компактного.

— Черт побери! — тихо удивляется он. — Да ты ведь один из нас.

Игольщик — местный мастер татуировок — плавит кусочки сыра для получения зеленой краски. У его клиента уже набиты «рукава» — сплошные узоры от запястий до плеч. На трицепсах у него вытатуировано словосочетание «Белая гордость», на спине — узловатый кельтский орнамент. О зеках можно многое узнать по коже. Свастики и парные молнии сообщат о расовых взглядах, паутины и колючая проволока намекнут, что это не первая ходка обладателя. На наколотых часах стрелки обозначают время, проведенное за решеткой.

Интересно, что теперь набьет Игольщик. Он расцарапает кожу заточкой и вотрет в шрам тушь. И уложится в рекордный срок — между обходами, призванными как раз пресекать подобное творчество.

Притворившись, будто занят карточной игрой, Игольщик склоняется над обнаженной левой лопаткой клиента и начинает ковырять его плоть. Выступившая кровь образует сердечко. «Пятерка!» — кричит один из картежников: это предупреждение. Игольщик мгновенно засовывает заточку под робу и прячет крохотный пакетик с тушью в мясистом кулаке.

Но надзиратель проходит мимо, будто и не заметив Игольщика. Он поднимается на второй этаж, я бегу за ним следом.

Когда я его настигаю, постельное белье уже свалено в кучу, а с нар сорваны матрасы. Он переворачивает мой маленький тайник с мылом, зубной щеткой, открытками и карандашами, после чего лезет под койку, где хранится картонная коробка Компактного.