Книга Комдив. Ключи от ворот Ленинграда - Олег Таругин

– Это уже который по счету? – явно усмехнувшись, перебил его Пядышев.

– Четвертый или пятый, – в тон ему ответил Сергей. – Поскольку мои наводчики не всегда позволяли им полностью закончить работу, сложно точно подсчитать. А уж после обстрела – сами понимаете, сплошные дробные числа выходят, поскольку ничего целого не остается.

– Очень хорошо! Благодарю за службу, Дмитрий Акимович, знатно вы германцам всыпали. Значит, предполагаете, что пока вас оставят в покое?

– Практически уверен. Кемпфу просто нечем наступать, большая часть бронетехники потеряна, а одной пехотой наши позиции не взять. Полагаю, будут ждать подкрепления.

– Добро. Бомбардировщики помогли?

– Так точно, отлично летуны отработали! Наделали у немцев шороху – и у реки, и в тылу.

– Ну, без ваших разведданных они бы так точно не отбомбились, так что вашей разведке тоже отдельная благодарность. Что планируете делать дальше?

– Продолжать удерживать плацдарм до последней возможности. Правда, снарядов к зениткам и гаубицам маловато, уж больно они прожорливые, что первые, что вторые, но я отправил транспорт, скоро должны подвезти.

– Будут сложности – немедленно сообщите. Помогу всем, чем смогу. Да, и вот еще что, Дмитрий Акимович – предвижу ваш вопрос, потому отвечу первым: в районе Большого Сабска все в порядке, отбились. Посложнее, чем вам, пришлось, но справились. И помощь вовремя подошла. Так что благодарю за весьма своевременное предупреждение!

– Служу Советскому Союзу, товарищ командующий!

– До свидания, товарищ полковник. Удачи!

Завершив разговор, Кобрин дал отбой и подошел к столу. Взглянув на испещренную разноцветными пометками карту местности, глубоко вздохнул. Да, похоже и на самом деле устал. И башка отчего-то разболелась. Может, и на самом деле подремать минут сорок? Вряд ли за это время что-то серьезное произойдет, а если даже и так – Марусов вон на боевом посту, разберется, что делать и кого бить.

Неожиданно сильно, до тошноты закружилась голова, и чтобы не упасть, Сергей вынужден был опереться о столешницу обеими руками. И все равно начал грузно заваливаться в сторону. В глазах потемнело, сознание гасло, словно лампа, на которую подают все меньше и меньше энергии.

– Товарищ полковник, вам нехорошо? – Встревоженный адъютант подскочил, подставляя плечо. С другой стороны метнулся кто-то из штабных офицеров. – Что с вами?!

Ответить Сергей не успел – да его разум и не воспринял заданный вопрос. Последней осознанной мыслью стало: «Неужели ночи дождаться не могли? Зачем прямо сейчас-то меня выдергивать?»

Затем все исчезло…

Эпилог

Капитан Минаев, конец августа 1941 года

– Товарищ капитан, обождите, пожалуйста! – Внезапно раздавшийся за спиной голос заставил Минаева остановиться.

Обернувшись, он увидел запыхавшегося от бега младшего лейтенанта госбезопасности. Контрразведчик оказался незнакомым, что даже несколько удивило: за неполный месяц бывший комбат 239-го СП, казалось, свел знакомство со всеми местными особистами, заодно исписав столько бумаги, сколько за всю предыдущую жизнь не тратил. И всех интересовало одно и то же: почему он ничего не помнит о событиях первых дней войны. А откуда ему знать, почему? Откуда?! Если последним осознанным воспоминанием остался поздний вечер двадцать первого июня, когда он ложился спать в расположении батальона, бывшем польском военном городке на окраине Граево? Затем – провал, заполненный какими-то разрозненными обрывками без начала и конца; отдельными, ничем не связанными между собой кадрами-картинками. Соединить их воедино, выстроить в нужной последовательности не удавалось никак.

Напряженные лица ротных в накуренной, сизой от дыма штабной комнате. Мрачные красноармейцы, орудующие в темноте пехотными лопатками. Десятки двухмоторных бомбардировщиков на фоне рассветного неба, неумолимыми волнами накатывающиеся с запада. Ежесекундно подсвечиваемое вспышками новых взрывов зловещее багровое зарево над ППД первого батальона. Горящий немецкий танк. И советский, тридцатьчетверка. Расплескивающие иссушенную июньским зноем землю взрывы фугасных авиабомб. Немолодой генерал-лейтенант со знаками различия инженерных войск, лицо кажется смутно знакомым, но вспомнить, кто это такой, не удается. Подрагивающая в такт выстрелам холщовая патронная лента, втягивающаяся в окно приемника «Максима», за рукоятками – он сам, в прицеле – фигурки вражеских солдат.

Грязно-серый борт немецкого бронетранспортера, изорванные осколками гранаты трупы гитлеровцев под ним. Толчки отдачи зажатого в руке пистолета. Искореженный ударом о деревья самолет – и снова он, теперь обшаривающий смятую кабину, обильно забрызганную засохшей кровью. Ночь, отсветы костра на склонившихся к земле ветвях, кто-то сидит рядом. Человек определенно хорошо знаком, но узнать, кто это, никак не выходит.

Какие-то гражданские – женщины, дети, бородатый старик, бинт в руке, искаженное животным ужасом лицо гитлеровского лейтенанта. Снова тот же человек, что уже не раз мелькал в этих странных обрывках-воспоминаниях – на сей раз он, наконец, его узнает: младший лейтенант Зыкин, батальонный особист, ну конечно! Они о чем-то напряженно разговаривают, и он откуда-то точно знает, что тема разговора крайне и крайне важна и имеет огромнейшее значение, но о чем именно? Нет ответа. И на этом все. Вообще все. Словно внезапно порвалась кинопленка и зрительный зал в мгновение ока погрузился во тьму…

Следующее воспоминание – уже вполне осознанное, раннее утро 29 июня. То самое утро, когда он, собственно говоря, и узнал, что понятия не имеет, куда пропала из его жизни целая неделя. Пропала, оставив после себя лишь эти разрозненные кадры-воспоминания. Видя состояние комбата, лейтенант ГБ Макарычев, начальник местного особотдела (и какой-то давний знакомец Витьки Зыкина), в подробности вникать не стал, немедленно отправив его вместе с другими ранеными красноармейцами, вышедшими из окружения за эти сутки, в ближайший военный госпиталь. После осмотра в котором Минаев и оказался далеко за линией фронта. Проводивший освидетельствование замотанный военврач – раненые поступали непрерывным потоком, где уж тут тратить драгоценное время на какого-то потерявшего память пехотного капитана? Руки-ноги целы – и ладно, – ничего дельного сказать не смог, лишь неопределенно пожал плечами. Мол, типичная ретроградная амнезия, суть – потеря памяти, вероятно, вследствие полученной контузии. Езжайте дальше, в тыл, я распоряжусь, там разберутся. А не разберутся, так всегда остается шанс, что со временем память самостоятельно вернется.

Вот только проблема крылась в том, что ни про какую контузию он тоже ровным счетом ничего не помнил…

И только в глубоком тылу капитан Минаев и узнал от проводящего первичный опрос контрразведчика, что, оказывается, еще до начала немецкого нападения самовольно вывел батальон из расположения, заодно предупредив по радиосвязи пограничников. Да еще и комкору Егорову откровенно нахамил. Чем не только спас бойцов, но и за несколько дней боев нанес противнику существенный урон. А поскольку сам он ни о чем подобном даже понятия не имел, то началось…