Книга Конец – молчание - Виктор Егоров

– А что, если…

– Нет! – еще больше рассвирепел Лоллинг: он хорошо знал своих людей и тут же понял, о чем речь. – Мне нужен живой человек, а не куча фарша! Еще успеете продемонстрировать свое искусство!

Лоллинг – как всегда, когда нервничал, – стал бегать по кабинету и конечно же наткнулся на веревку, которую Кёгель ежедневно пристраивал на ковровой дорожке.

Оберштурмбаннфюрер совсем вышел из себя.

– Вы проверяли его по учету? – заорал он, пнув веревку.

– Проверял. Ничего нет.

– Ничего нет! Ничего нет! – передразнил Лоллинг. – Хоть бы на что-нибудь вы годились кроме допросов с устрашением!

К счастью Кёгеля зазвонил телефон.

– Лоллинг! – рявкнул оберштурмбаннфюрер, сняв трубку. И вдруг заулыбался. – Это ты, Курт? Ну, здравствуй, здравствуй, барабанная шкура…

«Курт Вайскойф, однокашник шефа по школе, – сообразил Кёгель. – Значит, абвер уже подключен… Видно, старина Лоллинг что-то почуял!»

– Ах, вот как? Ну, спасибо тебе, приятель! Выручил… Хоть, и говорят, что гестапо и военная разведка – конфликтуют, это ведь враки, правда, Курт? Сегодня – ты мне помог, завтра – я тебе… Зато мои люди прохлаждаются! Совсем не хотят шевелить мозгами…

«Счастливчик этот Беккер: вовремя смылся… – с тоской подумал Кёгель, видя, как шеф медленно кладет трубку на рычаг: – Всегда в командировке, когда случается что-то экстраординарное! Удивительный нюх у белоручки Эриха! Сейчас что-то будет…»

Но Кёгель и тут не угадал: после телефонного разговора Лоллинг резко изменился. На смену бешенству и неистовству пришла спокойная задумчивость.

Он сел за свой стол, долго глядел в одну точку, будто в кабинете никого не было. И лишь когда Кёгель, все так же стоявший по стойке «смирно» и боявшийся шелохнуться, нечаянно скрипнул сапогами, не поворачивая к нему головы, тихо сказал:

– Принесите мне дело Кесслеров.

И, чувствуя, что Кёгель плохо его понимает, добавил:

– Да, да, тех самых! Сотрудники абвера узнали в этом англичанине некоего Бутлера, клерка транспортной конторы «Вильямс и К°» в Тегеране. Вы слышите, Освальд? В Тегеране! Кесслеры приехали в Германию оттуда. Именно к ним, хоть и в числе других, заходил Бутлер. Но другие никогда не жили в Персии.

Лоллинг не просто информировал своего помощника: плевал он на него, в конце концов! Он рассуждал…

– Думаю, признание этого клерка относительно Кесслеров нам не обязательно. Разрабатывайте лишь его собственную линию. Отцом и сыном, вернее, отцом, я займусь сам.

– А что делать с сыном?

– Пока не трогать. Дать ему спокойно уйти. Пусть считает, что ему повезло. Очевидно, он пойдет к «Четырнадцатому»…

В тот теплый сентябрьский вечер, когда арестовали Максима Фридриховича, Дима долго бродил по Берлину. Варгасов понимал: как ни оттягивай время, все же наступит минута, когда ему надо будет решиться подставить под удар кого-то из друзей. Поэтому – уже в который раз – пытался установить, нет ли за ним слежки. Но все вроде было спокойно…

«Есть ведь Мария! – Варгасов совсем забыл о ней. – Милая славная девчушка, с первого взгляда удивительно похожая на Маринку!»

Диму тогда едва удар не хватил, когда он, подняв с земли книжку, взглянул незнакомке в лицо. Если бы ему кто-нибудь рассказал или если бы он где-нибудь это прочел – ни за что не поверил бы! А тут – верь, не верь…

Варгасову тогда пришлось проводить Марию до дома: у нее не осталось ни пфеннига! Она не захотела быть в долгу и настояла, чтобы Дима взял деньги, потраченные им на такси. Так они встретились опять. А потом – снова и снова…

Когда Максим Фридрихович стал хмуриться, узнав об увлечении Димы, тот его успокоил:

– Ничего страшного, отец! Разве естественно, что я, в общем-то здоровый молодой человек, не интересуюсь женщинами? Может насторожить кого хочешь! Что, мол, за этим кроется?

Дима подмигнул Кесслеру.

– Ну а потом Мария – хорошая девушка! Сирота… Живет совсем одна… Трудится с утра до ночи, стоя за прилавком…

– У Вертхойма?

– Ну что ты! Такой шик… В одном из маленьких магазинов скромной фирмы «Саламандра». Помнишь: «Практичная обувь лишь у нас!» Мы ведь тоже позарились на эту ящерку? Дешево и сердито! Только обслуживала нас с тобой в тот день, к сожалению, какая-то пухлая фрейлейн Гертруда. Да и магазин Марии совсем в другом месте!

Но, убедив Максима Фридриховича в том, что все – в порядке вещей, Диме требовалось еще убедить в этом себя.

С одной стороны, было хорошо, что эта девушка появилась в его жизни: должна же быть у человека какая-то отдушина!

А с другой, не было ни одной встречи, чтобы, глядя на Марию, он не вспомнил Маринку, хотя сходство оказалось и не таким сильным, чтобы не заныло сердце.

Потом Варгасов каждый раз пилил себя за то, что усложняет и свою он, и ее жизнь. И тогда он начинал водить Марию по кино, паркам, пляжам, кафе, чтобы внести хоть какое-то разнообразие в ее существование…

И она была ему благодарна. Не получившая особого образования, с ранних лет предоставленная самой себе, эта двадцатилетняя девушка обладала удивительным чувством такта. В сочетании с отзывчивым сердцем, природной неиспорченностью, переходящей в какую-то нетипичную для Германии того времени наивность, это было приятным явлением на фоне всего, что их окружало.

Дима приоткрыл тяжелую чугунную дверцу и подкинул в затухающее пламя пару брикетиков угля: хотелось получше натопить к приходу Марии. Середина сентября, а вечера и ночи – промозглые. Если бы не эта печка, им пришлось бы туго…

Сначала она его удивила: Дима никогда не видел ничего подобного. А потом настолько полюбил, что Мария никак не могла оторвать Диму от нее: он то сидел на низенькой табуреточке и упрямо смотрел, как красно-рыжие языки жадно облизывают черные, тающие на глазах кирпичики, то прижимался к ее глянцевой, в меру горячей, но не обжигающей поверхности, вспоминая Москву и Олений вал.

Голландка в их комнате была совсем другой: рядовая печь, выложенная хоть и красивыми, даже с орнаментом, но широко распространенными квадратными изразцами.

Эта же была необычной формы и необычного цвета. Не печь, а огромный, от пола до потолка, тюльпан, окраска которого, густо-вишневая внизу, переходила постепенно в светло-розовую. Зубчики этого удивительного, собранного не из отдельных плиток, а отлитого целиком цветка на самом верху были почти белыми, с нежными прожилочками.

«Ну и умельцы! Сотворить такое… – восхищался Дима. – Сколько же во все это вбухано сил и терпения? Но зато как красиво и как действительно уютно!»

С тех пор Варгасов коротал свое вынужденное заточение, в основном, около этого «тюльпана». Очень хорошо тут было думать, глядя в огонь, что бушевал за приоткрытой чугунной дверцей. Словно по волшебству из этих красно-рыжих языков рождались разные лица.