Книга Желание - Ричард Флэнаган

Матинне на секунду удалось приподнять голову. Уолтер Тальба Бруни стащил с ее волос красный засаленный шарф и затянул его на ее шее как гарроту. И дорога впереди содрогнулась. Ни время, ни этот мир не бывают бесконечными, и все на свете заканчивается там, где грязь и пыль. Наконец-то Матинна увидела лицо своего отца – его удлиненное, как у идола, лицо с крючковатым носом и ртом доброго человека, но с нарастающим ужасом, проглатываемая удушающей водяной бездной, она понимала, что это и есть лицо смерти.

Уолтер Тальба Бруни пошел себе дальше по лесной дороге. Заканчивалась ночь. Он возвращался в мир света, где смеются дети, где лошади мирно пасутся на лугу, пощипывая траву. Когда начало вставать солнце, ему повстречался погонщик, стоявший возле своего вола, впряженного в сани. Уже на самом подходе к дому он увидел сценку, прямо как из его любимой Библии – заблудившегося ягненка. Уолтер Тальба Бруни улыбнулся.

Гарни Уолч еще какое-то время постоял, грея руки о животное: вол жарко дышал, из мокрых колечек ноздрей шел пар. Потом они тронулись дальше. Их путь пролегал под гору, а с ее вершины открывался вид на пролив Д’Антркасто с его рыбацкими лодками, а дальше нужно было спуститься вниз в небольшую долину – там его поджидал фермер с наемным каторжанином, втроем они должны были построить сарай.

В лесу они выбрали старые деревья, достаточно прямые, чтобы можно было вытесать столбы, и сразу же приступили к работе. Они срубили деревья, освободили их от коры и веток, и Гарни Уолч в три захода отвез их на лужайку, всю опутанную паутиной, словно откуда-то с неба сбросили огромный платок из газовой ткани. Ночная изморозь на высокой траве стаяла, превратившись в сверкающую росу, и от земли, от этого смирного вола, как и от трех работающих мужчин, шел теплый пар, и все в этом мире было на своем положенном месте.

Где-то в миле от них старый каторжанин забрался на небольшую скалу над водой, тихо поругиваясь и дрожа от радостного нетерпения. Он вытащил из джутового мешка собачью ногу, положил ее в большую вершу и аккуратно, чтобы не свалиться, подобрался поближе к краю скалы. Внизу колыхался подводный кельповый лес. Стравливая пеньковую веревку, мужчина спустил вершу в воду. А потом взошло солнце, запели птицы, а мужчины работали, в бухте на воде качались рыбацкие лодки, и жизнь текла.

Яркий пучок красно-золотого света прорвался сквозь крону эвкалиптов, выхватив троих мужчин – фермера, который все время думал про свою жену, которая вот-вот должна родить четвертого ребенка, каторжанина, мечтавшего найти себе жену из свободных поселенцев, и Гарни Уолча, вот уже двадцать лет носившего в своей душе камень, оплакивая дочку, умершую от тифа. Мужчины ходили туда-сюда, переступая через очищенные деревья, перекатывая их для удобства – где-то надо было немножко подрубить, подпилить, подтесать, еще раз сделать замеры. В результате у них получились девять крепких гладких столбов.

Потом они грузили столбы на сани – за одну ходку до дома можно было увезти три бревна, и каждый раз, прежде чем отправиться в путь, Гарни Уолч подбадривающе хлопал вола по морде, будто между ними был какой-то свой веселый уговор. Сегодня он почему-то был особенно нежен с животным, словно пытаясь разделить с ним тяжесть поклажи.

Солнце медленно поднималось в небе по низкой зимней дуге, и мужчины постепенно избавлялись от лишней одежды, сняв сначала пальто, а потом вязаные свитера, продолжая работать уже в одних штанах и грязных нательных рубахах. Когда солнце встало в зенит, ушло чувство утренней вялости – мужчины взбодрились на свежем воздухе и вошли во вкус работы. Потом они решили сделать перерыв. Пока каторжанин разводил костер из пучков желтосмолки, Гарни достал из котомки холодное вареное мясо годовалого барашка, а у фермера нашлись хлеб и соль. Мужчины уселись на бревна, подвинув парочку из них ближе к костру, и с удовольствием пообедали, а потом выпили горячего черного чая со сливовым джемом, что был припасен у фермера. Они сидели и мирно разговаривали о том, как хороша жизнь.

Затем они снова вернулись к работе: аккуратно вогнали бревна в лунки, плотно утрамбовали вокруг них землю, а потом радостно любовались на дело рук своих. Очищенные и отесанные бревна походили на обсосанные кости с красными прожилками: установленные в нужном порядке, они еще принадлежали природе, но уже имели другое предназначение, и это ощущение хорошо сделанного дела наполняло мужчин радостью, которую не хотелось выражать словами.

Чтобы поспеть домой до ночных холодов, Гарни Уолч отправился в путь за час до заката. И он, и его вол устали, поэтому Гарни выбрал более длинную дорогу через лес, чтобы не подниматься в гору. Пройдя около четверти мили, в месте, где начиналась развилка, ведущая в паб «Айра Байз», вол встал как вкопанный и отказывался идти дальше. Очнувшись от своих воспоминаний, которые словно вели его на привязи, как молчаливое покорное животное, Гарни Уолч поднял голову, и первое, что он подумал, увидев за деревьями неестественно вывернутые босые ноги, упирающиеся в поломанный папоротник, – он подумал: какие же у нее маленькие ступни.

Обойдя сани и свое доброе животное, он подошел ближе. По спине незнакомки, по ее порванной одежде ползала такая туча насекомых, словно она была муравейником, а не человеком. В некоторых местах плоть была вырвана уже попировавшими тут воронами, о чем свидетельствовали отпечатки коготков, оставленные на земле. Мужчина поддел плечо девушки мыском ботинка и перевернул ее на спину, сразу же устыдившись, что посмел поступить так с человеком.

Он молча стоял над ней. Наползал туман, окутывая лес белой пеленой. По белым стволам деревьев стекали мокрые капли, словно когда-то здесь выросли соляные столбы, а теперь они таяли, осыпаясь. Он стоял, пока его серебристо-седые волосы не намокли, а вода продолжала капать сверху, стекая по его лицу, но он стоял, погруженный в свои мысли.

Гарни Уолч узнал ее. Еще пару месяцев назад он видел, как она пустилась в пляс на одной из улиц Хобарта. Еще не наступил полдень, а она уже была пьяна. То была какая-то смесь туземной джиги и аристократического танца, будто девушка была наполовину гиеной, но все равно настоящей принцессой – странной, потерянной, словно она чувствовала себя здесь чужой. Кто-то смеялся над ней, другие бросали в нее остатки еды, а мальчишки гонялись за ней, словно она была птицей с переломанными крыльями.

Нетрудно было догадаться, от чего она умерла, – свернутая в петлю тряпка, шея в царапинах, порванное платье. Между тем он не думал, что кто-то будет в этом разбираться и уж тем более устраивать дознание.

Он посмотрел туда, куда был направлен взгляд открытых мертвых глаз. Там, за лесом, жизнь продолжалась как ни в чем не бывало, безразличная к чужому горю или радости. Совсем недалеко, за холмом, в маленьком доме из плетеных прутьев, построенном на отшибе, стонала в муках роженица, а если спуститься вниз к заливу, – на небольшой скале стоял рыбак и проклинал все на свете, потому что, вытащив наверх вершу, он обнаружил в ней лишь клешни да крошки от панциря – все, что оставил от лангустов вороватый осьминог.

– Вот такие дела, – сказал Гарни Уолч и закрыл глаза умершей.