Книга Крещение Руси и Владимир Святой - Сергей Алексеев

Итак, вмешательство В.Н. Татищева в текст сравнительно невелико. Но и признание этого факта не делает Иоакимовскую летопись безусловно достоверной. Еще Н.М. Карамзин считал, что вся история крещения новгородцев – лишь развернутый домысел вокруг присловья туманного происхождения. Даже признавая наличие в основе Иоакимовской подлинных преданий, зафиксированных к тому же впервые еще в XIII веке (допустим), мы не можем отрицать противоречий и несообразностей имеющегося текста. Есть в нем и явно малодостоверные детали. Откровенную нелепость встречаем уже в самом начале: как могли новгородцы поставить свои «самострелы» «на мосту», который только что сами «разметали»? Или они построили его снова – навстречу Добрыне? Кстати, именно под этим мостом – целым и невредимым, проплывал, как мы помним, Перун в летописи 1411 года. Само наличие в Новгороде двух камнеметов, кстати, вызывает сильные сомнения. Хотя осадная техника славянам была известна уже с конца VI века, но строили ее, как правило, в походах на месте осады, и то не всегда, а не хранили в мирное время в городах. Об оборонительном использовании камнеметов до того на Руси ничего не известно, тем более на севере Руси.

Весьма странным выглядит использование как опоры в крещении Новгорода 300 ростовцев. В Ростове и его округе новая вера утверждалась с трудом и уже в XI – начале XII века. Если бы в Ростове имелись уже во времена Владимира три сотни крещеных воинов, дело, вероятно, пошло бы быстрее. Наличие в Новгороде 5000 боеспособных горожан в конце X века тоже можно подвергнуть сомнению. Нет ни письменных, ни археологических подтверждений существования в Новгороде до крещения церкви Преображения Господня, хотя факт исключить нельзя. Согласно всем источникам, идол в главном Новгородском капище был один – деревянный Перун. Это подтверждается и раскопками на месте Перынского капища. Здесь же говорится о большом числе идолов, в том числе о каменных, в самом городе. Ни тысяцкий Угоняй, ни посадник Воробей Стоянович не упоминаются в других источниках. При этом посадником в X–XI веках титуловался княжеский наместник в Новгороде, а иногда и новгородский князь. Совершенно очевидно, что «посадником» в описываемое время был Добрыня, а не некий Воробей.

Что касается Путяты, то о его существовании можно судить лишь на основании присловья, приводимого в конце отрывка. Правда, при следующем князе киевском, Святополке Окаянном, известен некий Путша, управитель княжеской резиденции в Вышгороде. Но нельзя забывать и о том, что Путятой звали одного из представителей новгородской по происхождению боярской династии Остромировичей в XI веке, и именно отсюда имя могло попасть в фольклор – в том числе в предания и былины о Добрыне. В известной былине «Добрыня и Змей Горыныч» легендарный богатырь спасает от Змея Забаву Путятичну, племянницу князя Владимира. Едва ли здесь можно строить какие-то исторические и генеалогические выводы.

Что же до «объяснения» Псевдо-Иоакимом происхождения обычая обязательно носить нательные кресты, то столь чудовищную нелепость весьма трудно представить под пером какого бы то ни было средневекового летописца. Зато она могла родиться в уме какого-нибудь «птенца гнезда Петрова», преклонявшегося перед протестантизмом и невежественно считавшего многие древние и общехристианские обычаи местными, случайно родившимися суевериями.

Тем не менее уже давно некоторые находки Новгородской археологической экспедиции в слоях конца Х века сопоставлены с известием Псевдо-Иоакима о крещении «огнем». Следы соответствующего по времени пожарища (неопределенного, конечно, происхождения) на берегу Волхова обнаружены. Мы можем полагать, что автор «летописи» опирался в данном случае на подлинное историческое предание, в основе которой лежали реальные факты. Хотя нельзя не оговорить, что весь отрывок, объясняющий смысл слов «а Добрыня огнем» и рассказывающий о поджоге домов, вписан Татищевым на поле черновой рукописи. Сначала было просто: «Добрыня со всеми сущими при нем подоспел, прекратилась сеча, и тогда передние мужи попросили мира».

Но, даже признавая некоторую силу документа за Иоакимовской, мы должны довериться ее свидетельству в целом. А оно достаточно однозначно. Вспомним, что именно сказано в Иоакимовской летописи о происхождении присловья: «Из-за того люди поносят новгородцев: Путята крестил мечом, а Добрыня огнем». Итак, «люди поносят новгородцев». Кто же мог «поносить» новгородцев, если бы вся Русь была крещена насильственно, «огнем и мечом»? Очевидно, что никто. Представляется, что как раз Иоакимовская летопись является решающим свидетельством против подобных утверждений. Новгород, где, по преданию, произошли какие-то столкновения, явно стал в силу такого предания исключением из общего правила. Это и привело к появлению в антиновгородских кругах (возможно, в Киеве, а может, и в Москве XV века) «поносного» присловья.

Что же в действительности произошло при крещении Новгорода? На основе ранних достоверных источников, но с учетом предания Псевдо-Иоакима и его предполагаемых археологических подтверждений можно восстановить следующую картину. Отправляясь в поход на Херсонес, Владимир действительно вызвал из Новгорода Добрыню, оставив дядю вместо себя в Киеве. По возвращении Владимира Добрыня крестился вместе с ним. Мы не знаем, насколько искренне сделал это вчерашний пылкий язычник – но, во всяком случае, хорошо знавший его племянник поверил и доверился. Дождавшись в Киеве прибытия митрополита и рекомендовав ему в архиепископы Новгорода Иоакима, Владимир немедленно по посвящении отправил нового иерарха вместе с Добрыней в Новгород.

Мы не знаем, был ли спутником Добрыни Путша-Путята, был ли он тогда киевским тысяцким и его ли имеет в виду поговорка. Зато с большой долей вероятности можно допустить, что Добрыню сопровождал Олав Трюггвасон со своими варягами – он как раз отправился из Киева в Ладогу, чтобы оттуда отплыть за море. Вряд ли некрещеный Олав внес какой-нибудь вклад в крещение Новгорода, разве что присутствие его отряда как-то повлияло на недовольных. Но не в этом ли эпизоде корень фантазий саг на тему о ключевой роли Олава в крещении всей Руси?

Прибыв в Новгород, Добрыня и Иоаким взялись за дело. Требище на Перыни было разрушено, а идол Перуна срублен и с позором совлечен в Волхов. Главным крестителем при этом выступал не Добрыня, а именно назначенный архиепископ. По примеру Владимира, Иоаким велел бить идола палками и нигде «не принимать» его. Приказ был выполнен самими обитателями новгородской округи с удовольствием – бог киевской дружины не пользовался у них особой любовью. После крещения города Иоаким расположился в Детинце, где построили епископский терем. На юге Детинца, на той же его главной, отныне Пискуплей, улице, возвели кафедральный собор – деревянную церковь Святой Софии. Так прежняя цитадель языческой родовой знати превратилась в сердце христианского Новгорода.

Однако, видимо, само крещение новгородцев прошло не настолько гладко, как в Киеве. Какое-то недовольство проявилось. В Новгороде позиции волхвов издревле были прочнее, а сами они – более консолидированы. К тому же они могли надеяться на неискренность Добрыни, который еще недавно ревностно насаждал в их городе культ Перуна. Но с тем большим рвением Добрыня подавил недовольство на корню, ответив на силу силой. Стоит отметить, что Иоакимовская летопись вообще рисует его действия как кровную месть – за убитых язычниками жену и родичей. До этой трагедии Добрыня, по словам Псевдо-Иоакима, и не думал прибегать к силе. Доверяя остальному, не стоит ли поверить и этому – и заключить, что и найденная археологами гарь, и хранящая память о событии поговорка являются просто следами лютой, по древнему северному обычаю, расправы с кровниками? Как бы то ни было, столкновение оказалось столь незначительным, а жертвы столь малы, что в Киеве его просто не заметили. Смутная память о нем удержалась лишь в устном предании, причем постепенно превратилась в «поносный» для Новгорода анекдот, передававшийся недоброжелателями. Как всякое предание, оно со временем обрастало избыточными и фантастическими подробностями, далеко выходящими за скромные рамки эпизода.