Книга Колокольчиковый колодец - Любовь Рыжкова

– Возможно, – согласился главный врач.

– Дело в том, – тут Борис Ефимович понизил голос и сделал паузу, – что Лука Петрович Берия – никакой не Берия.

– Правильно, – охотно согласился с ним главный врач.

– Вы меня не поняли, – попытался улыбнуться Жадовский и повторил почти по слогам, – говорю вам снова, что Лука Петрович Берия никакой не Берия.

– Правильно, правильно, – снова поддакнул врач.

– Что вы меня перебиваете? – начал горячиться новоиспеченный пациент, – говорю вам еще раз, что Лука… Петрович… Берия… никакой не Берия… Вы понимаете, что я имею в виду? – и Борис Ефимович опять понизил голос.

– Полностью с вами согласен, – перебил его Модест Маврикиевич.

– С чем вы согласны? Да вы же ничего не поняли! – воскликнул Борис Ефимович, но врач его перебил снова.

– Естественно, он не Берия.

– Откуда вы знаете? – испуганно спросил Борис Ефимович.

– Знаю, и все.

– Значит, вы тоже его раскусили?

– Что значит «раскусил»? – мягко остановил его вопросом врач.

– Но ведь он это скрывает, – так же мягко заметил пациент.

– Да как же это скроешь, когда это все давно знают, – убедительно сказал Модест Маврикиевич.

– Как это все? Откуда? Почему давно? – засыпал его градом вопросов Жадовский.

– Ну, голубчик, вы даете… Таких элементарных вещей не знаете… А ведь мне казалось, что вы попали сюда по какому-то непонятному недоразумению.

– Это так и есть! – взволнованно воскликнул пациент.

– Однако теперь я склонен думать иначе, – снова перебил его врач, – кто же из нормальных людей такого не знает? Это же школьная программа.

– Я раньше этого не знал, – понуро ответил Борис Ефимович, – не догадывался, да мне и в голову это не приходило. Я только недавно понял, что Лука Петрович Берия никакой не Берия.

– Послушайте, голубчик, хватит мне голову морочить. Естественно, он не Берия.

– А кто же он? – с надеждой спросил его Жадовский.

– Кто? – переспросил врач.

– Берия, – ответил Борис Ефимович.

– Какой Берия? – снова переспросил врач.

Борису Ефимовичу показалось, что у него начала кружиться голова. Ему и, в самом деле, становилось дурно от этого разговора. Он снова попытался улыбнуться своему собеседнику, но у него получилась какая-то кривая, словно резиновая гримаса.

– Модест Маврикиевич, – начал он снова, – я только хотел сказать вам то главное, что понял сам, понимаете? Я сам до этого додумался.

– До чего?

– Лу-ка Пет-ро-вич Бе-ри-я ни-ка-кой не Бе-ри-я, – уже явно по слогам повторил в который раз Борис Ефимович сакраментальную фразу.

– Я это уже знаю, – равнодушно ответил главный врач.

– Почему же вы так спокойно об этом говорите? – удивился Жадовский.

– А чего же мне волноваться, когда его давно уже и на свете нет, – так же равнодушно ответил Модест Маврикиевич.

– Как это нет? – ничего не понимая, спросил Борис Ефимович.

– Так… нет. Умер человек.

– Когда? – заволновался Борис Ефимович.

– Ну, голубчик, я этого не знаю. Не помню точной даты. Но то, что его давно на свете нет, это абсолютно точно. Это я вам даже гарантирую.

– Он же совсем недавно был жив и здоров, – воскликнул Борис Ефимович.

– Мало ли что. Все мы смертны, голубчик, – попытался пофилософствовать Модест Маврикиевич, – сегодня ты на своих ногах, а завтра тебя несут другие. Так что вам, дорогой мой, нам уже нечего бояться этого человека.

– Как же его не бояться? Его весь мир боится.

– Боялся, дорогой мой, боялся, а теперь это в прошлом.

– Как это в прошлом? – возмутился пациент.

– Очень просто. Он теперь никому не страшен, – ответил врач.

– Да он же бессмертен! – закричал Борис Ефимович. И тут доктор понял, что надо срочно вызывать санитаров, а то, кто его знает, что натворит этот пациент. И он ласково сказал:

– Если рассуждать с точки зрения идеализма, то, безусловно, он, как и все мы, бессмертен. Но вы ошибаетесь, друг мой, уверяю вас, этого человека уже нет в живых.

– Это же не человек! – дико закричал Жадовский.

В это время вошли санитары и решительно направились к нему.

– Отойдите от меня, отойдите! – кричал им Жадовский, – я еще не договорил, подождите, выйдите вон! Дайте мне сказать!

Зайденберг-Заде сделал санитарам знак рукой, и они отошли чуть в сторону.

– Пусть они выйдут, – попросил Борис Ефимович.

– Хорошо, я согласен, пусть выйдут, – миролюбиво ответил врач, – вы мне еще что-то хотите сказать?

– Хочу. Я хочу сказать, что Лука Петрович Берия никакой не Берия.

– Так, я это уже слышал, что вы еще хотите сказать? – невозмутимо спросил врач.

– Он не Берия… он же лукавый… лу-ка-вый… понимаете… он бес… сатана…

– Ну, если вам так угодно, пусть Лаврентий Павлович будет бесом, – согласился доктор. В каком-то смысле это так и есть.

– Какой Лаврентий Павлович? – не своим голосом закричал Борис Ефимович, – какой Лаврентий Павлович? Я же вам говорю о Берии!

– Так и я о нем, – охотно подтвердил врач.

Жадовский стал задыхаться, хотел еще что-то крикнуть, но его не дослушали и не дали сказать больше ни слова.

Санитары подхватили его под руки и куда-то повели.

Борис Ефимович не сопротивлялся, он тихо плакал, почти повиснув у них на руках.

Он понял, что жизнь его кончена, что все его устремления, борьба, честолюбивые замыслы окончились вот этими серыми и мрачными стенами больницы, где ему, вероятно, придется провести остаток дней. Семейное счастье, жена, собственная фирма, жизнь в достатке – все это осталось за пределами этих стен.

И ему ничего теперь не остается, кроме воспоминаний о прежней жизни и попыток понять, где и когда он ошибся. Может быть, он заведет дневник или даже напишет об этом книгу, если по-настоящему не сойдет здесь с ума.

Предприимчивый Струпьев

Как мы уже говорили, у доктора Струпьева и Людмилы Львовны Жадовской начался роман. Это подметили и бдительные жильцы дома номер 6 по улице масона Кутузова. Их очень беспокоила чужая личная жизнь, и они, не уставая, теперь судачили о том, как сложатся их отношения. А отношения Леонида Семеновича и Людмилы Львовны из деловых и партнерских перерастали в более сложные и утонченные.

Со стороны казалось, что эта женщина удивительно легко забыла своего несчастного мужа, который теперь находился в больнице. На самом деле все было по-другому. Людмила Львовна в течение какого-то времени словно находилась в оцепенении, и надо полагать, что именно это и спасло ее от неверных шагов. По крайней мере, благодаря этой внезапной бесчувственности она не отправилась вслед за мужем в желтый дом.