Книга Багдадский вор - Андрей Белянин

– Невежи! – поддержал Ходжа.

– Хамьё! – уверенно добавил Оболенский, и все обернулись в сторону Ахмеда, ожидая его реакции.

Вопреки всеобщим чаяниям, башмачник вдруг предложил нужное и своевременное решение:

– Давайте лучше выпьем за двух самых прекрасных звёзд Востока, двух самых добродетельных и замечательных девиц из всех, когда-либо носивших гордое имя Ириды!

В результате весь вечер прошёл в непринужденной, праздничной обстановке. Аль-Дюбина целенаправленно целовала своего возлюбленного, а тот страшно ревновал её к Ходже. Сам Насреддин старательно крутился вокруг гораздо более скромной сестрицы, составляя постоянную конкуренцию ретивому Оболенскому. Рыженькая Ирида говорила мало, тихо, но охотно смеялась шуткам обоих друзей, а те просто блистали остроумием. Где-то после третьей пиалы внебрачная дочь визиря упросила сестру станцевать, и та, аккомпанируя себе маленьким бубном, шагнула в центр ковра. Удар босой пяткой об пол, звон монист и ножных браслетов, плавные изгибы бёдер, забившихся мелкой дрожью, и… яркое покрывало слетает с золотистых плеч, газовым облаком опустившись между Оболенским и Насреддином. Ах, что такое танец живота на Востоке… Это поэзия в её высшей духовной ипостаси! Это живой пламень всепоглощающей страсти, идущий из самых неизведанных глубин сокровенного таинства женщины! Это вода жизни, пробуждающая старцев, опьяняющая зрелых мужей и наполняющая упоённым светом души неопытных юношей… Каждое движение выверено веками и потому неповторимо! Каждый жест словно плавится от невыносимой любви и потому непереносим для взгляда! Каждый изгиб пахнущего мускусом тела поднимает вас к заоблачным высям и оттуда швыряет в пыль, потому что нет на свете таких слов, и таких чувств, и такой сладостной боли… Только блеск глаз, только звон бус, только оглушающий стук сердца!

Сводные сестры ушли уже затемно. Поглощённый своей любовью Ахмед заторможенно прибирал лавку, вынося мусор и разбирая посуду. Лев и Ходжа неподвижно сидели всё в тех же позах, в каких их застал искрящийся танец, и не могли пошевелиться. В остекленевших глазах Багдадского вора отражались разноцветные танцовщицы, а вялые губы домулло бессвязно шевелились, пытаясь вслух произнести имя рыжеволосой пэри из недоступных райских кущ ближайшего базара. Они и уснули так же сидя, попросту прикрыв глаза и отдавшись сладострастным грёзам. Но самое удивительное вы отметили бы, заглянув в это время на задворки лавки башмачника. Там стоял совершенно остолбеневший осёл с переплетенными меж собой ушами, высунутым языком и блаженно окосевшим взглядом. Видимо, любопытный Рабинович имел глупость подсматривать за танцем в щёлочку… Утром все встали мрачные. Нет, не все: восхищённый влюблённый носился взад-вперед, как солнечный зайчик, приставая к товарищам с дурацкими вопросами типа: «Правда, она прелесть? А как вы думаете, она меня любит? Ну разве я достоин такого счастья?!» Лев, не разжимая зубов, послал счастливчика так далеко, что тот обратился за разъяснениями к домулло. Тот тоже добавил, для корректировки курса, и Ахмед, махнув рукой, начал взахлёб изливать душу флегматичному ослику. Потом они оба отправились на базар, а наши герои получили возможность наконец-то высказаться. Поначалу всё было пристойно и вежливо…

– Лёва-джан, прошу тебя как самого доброго друга – не надо стоять на пути нашего счастья.

– Вообще-то, братан, я и сам хотел тебя попросить примерно о том же самом…

– Увы, как мудрый муж, ты не мог не заметить тех многозначительных и многообещающих взглядов, которыми меня одарила прекрасная Ирида Епифенди!

– Вот и я говорю, если у тебя есть глаза, так ты их разуй и вспомни, как она на меня смотрела и на что намекала!

Обстановка чуть накалилась, и в тоне каждого деликатно посверкивали электрические разряды.

– Но, брат мой, разве бурная жизнь человека вне закона позволяет тебе калечить жизнь бедной девушки?! Поверь, она достойна лучшей доли!

– Хм, а разве быть замужем за тем, кто активно дурачит пол-Багдада, намного лучше? Жена мошенника! Звучит не очень…

– Вай мэ! Жена вора – звучит ещё хуже!

…Электрические разряды копятся, собираются в длинные ломаные молнии, глаза наливаются кровью, а голоса наполняются громокипящей медью.

– Но ты же вор! Просто грязный вор, что ты можешь ей дать?!

– Да ты на себя посмотри, мелкий уличный аферист! Только и умеешь, что лохов кидать… Брехло и бабник!

– От такого же и слышу! Безносый сын одногорбого аравийского верблюда с плешью на голове, кривыми ногами и мозгом, умещающимся в скорлупе ореха…

Когда парни, вскочив, взяли друг друга за грудки, полог заднего входа откинулся – и что-то грузное рухнуло на пол. Минутой позже оно было опознано как потерявшая сознание могучая Ирида аль-Дюбина. Под правым глазом бедной девушки красовался впечатляющий синяк…

* * *

Аллаха надо просить, а шайтану – только намекни…

Шутка с долей истины

– Тащи её… ага, за ноги, за ноги бери-и…

– О аллах, ты смерти моей хочешь?! Я же и одну её ногу не подниму, чтоб не на-до-рва-а-ться!

– Скажите, какие мы нежные… А ну, бери обе сразу! Тащи!

– Лёва-а-а… я не могу! Она слишком крупная…

– Ну, знаешь… не можем же мы переть её по частям?! Хотя…

– Что ты задумал, убийца женщин? Не надо, я уже тащу-у…

– Брось, я всего лишь хотел припрячь к этому делу осла.

Увы, Рабинович разгуливал где-то в компании хозяина лавки, а потому двум спорщикам пришлось на своём горбу волочить бессознательную девицу с порога комнаты на ковёр. Задача была непростой, и спустя какое-то время они просто рухнули рядом без сил, пытаясь отдышаться. В эту роковую минуту через парадный вход вошёл насвистывающий Ахмед с бодреньким Рабиновичем. Дальше – как в кино… У ослика отпала нижняя челюсть, а впечатлительный башмачник, увидев свою пассию с побитой физой, в рваной одежде, ногами вверх (а что делать, так тащили), в окружении двух отдыхающих по бокам проходимцев, – взвыл дурным голосом! Откуда ни возьмись в его руках оказалась тяжёлая палка:

– Развратники! Насильники! Смерть вам, оскорбившим грязными домогательствами мою единственную, хрупкую любовь!

Прежде чем Лев или Ходжа успели сказать хоть слово в свою защиту, взбешённый Ахмед скоропалительно приступил к претворению угроз в жизнь. Бедолаги метались по лавке, как степные сайгаки, истошно вопя и прикрывая руками голову. В щуплого башмачника словно вселилась сила девяти пустынных дэвов – палка с визгом носилась взад-вперёд, с каждым ударом достигая цели! Рабинович демоническим хохотом только поддавал жару. Об организованной обороне не было и речи, пылкий влюбленный просто не давал на это времени. Насреддин безуспешно пытался забиться под обрезки кож для чувяков, а Оболенский, подвывая и матерясь, уже готовился к переходу в лучший мир, когда голос аль-Дюбины привел всех в чувство:

– Ахмед, перестань их бить.