Книга Пережить бы выборы - Наталья Горская

– А я говорю, что нужна революция!

– Отстань ты со своей революцией. Любая революция – это просто передел собственности и больше ничего. После семнадцатого года справедливости больше не стало. Господ истребили или изгнали, а вчерашние голодранцы стали господами. Но господ никогда много не бывает. Сформировалась новая элита, которая стала жировать, а рабочий класс, который ждал освобождения и достойной оплаты труда, распихали по коммуналкам и баракам, заставив вкалывать его ещё больше за меньшие деньги. Крестьян распихали по колхозам по принципу крепостного права. Вот и все результаты твоей революции. Перестройка – это тоже революция: государственные предприятия перешли во владения новых хозяев. Досталось всё дуракам, которых кроме борделей и кабаков ничего в жизни больше не интересует, а рабочий класс должен вкалывать, забыв про себя, зарабатывать им деньги на их блядство. Любая революция приводит к тому, что экономическая жизнь в стране становится парализованной. Разрушаются не только дворцы, но и вековые институты общества. Создаются всяческие комитеты и общественные организации с множеством председателей и заседателей, а потом народ тонет в этой новой бюрократии как в трясине! У нас революции всегда какие-то безалаберные: метят в одних, а попадают в совершенно других. В октябре семнадцатого хотели скинуть буржуев с хребта рабочего класса и крестьянства, а получилось, что именно крестьянство и пролетариат больше всего пострадали. А буржуи никуда не делись. Они и нынче на наших шеях сидят. Восемьдесят пять процентов населения предреволюционной России были крестьяне. А где они теперь? Нету их, истребили как класс. Только вдумайся, какая цифра – восемьдесят пять процентов! А остаток – это пролетариат и буржуазия. Буржуазия в большинстве своём убежала за бугор. Мало кто из них нашёл в себе силы остаться в России, как Николай Второй, лицом к лицу с врагом. А кем заполнили застенки Лубянки, кого стреляли? Вот эти восемьдесят пять процентов и пошли в расход. В Великую Отечественную кто шёл умирать на передовую? Те же потомки крестьян шли в первую очередь. В расход пустили настоящих хозяев Земли Русской, а теперь на русского мужика, который не пропьёт всё, не промотает зарплату, который может дом построить, семью создать, смотрят как на диковинку. Развращают этим восхищением, потому что нормой для мужика стали пьянка и гулянка. И у власти такие же мотовилы сидят. Только и думают, как по своим карманам распихать богатства страны да свалить в тёплые страны. Или придумать какой-нибудь глупый закон, чтобы их нельзя было после их правления за шкирку взять и на сто первый километр отправить за разорение государства. Вот и все наши революции. Революцию сделать даже проще, чем набить морду. Но вопрос не в том, чтобы взять власть, а в том, что с ней дальше делать. И вот брать у нас все умеют, а дальше что-то делать – никого бог не надоумил.

– Да знаешь ли ты, что это именно наши революции научили Запад заботиться о благосостоянии народа, дабы народ не распадался на классы по имущественному цензу?

– Ну?

– Да!

– Ха-ха-ха!

– Наша революция заставила весь мир стать лучше! – не унимался Окунев. – Почему там стали бороться с нищетой на всех уровнях? От любви к людям, думаешь? Ничего подобного! Там так же, как и у нас, никто никого не любит. А просто увидели, глядя на нас, что может быть, если неуважительно относиться к людям труда, благодаря которым общество ездит на машинах, вкусно кушает, красиво одевается и так далее. Запад во многом перестроился, когда увидел, к чему может привести эксплуатация человека человеком. Сразу появились профсоюзы, установились короткий рабочий день, достойная оплата любого труда и даже безделья. Наш опыт послужил прогрессу мировой цивилизации! Это ведь правда, когда Жванецкий шутит, что на нас другие народы смотрят и говорят своим детям: «Смотрите: так жить нельзя». И они делают всё возможное, чтобы избежать тех трудностей, которые мы переживаем уже второй век.

– Да нас-то этот опыт ничему не научил! Мы-то до сих пор валтузим друг друга и не понимаем, что истребляем самих себя. Надорвались мы на своих революциях, истратили все ресурсы нации. Любые революции – это юношеская глупость, удел молодых глупцов или бобылей. Таким всегда легче отважиться на что-то лихое и безрассудное, потому что на их плечах не лежит груз ответственности за детей, не надо работать и зарабатывать. Не случайно многие полководцы запрещали своим солдатам вступать в брак, потому что именно из таких получается идеальное пушечное мясо, которое много не просит и счастливо от одной мысли погибнуть в бою или на баррикадах. А если призадуматься, то это не смелость, а просто глупость. Да и не помнит никто их имён уже на следующий день после гибели, революционеров-то этих. Все политики и госчиновники в общем-то заняты сходной деятельностью на состязательной основе, и многие тоже не оставляют после себя почти никаких следов. Кто там теперь вспомнит, что был совсем недавно такой министр Зурабов, например, что он сделал и зачем он нужен? Да и был ли он вообще? И современной истории уже не важно, при каких обстоятельствах к власти пришёл Ельцин, о чём думал Гайдар, что там сказал Волошин, почему страна к середине девяностых оказалась, пардон, «в глубокой заднице». Мне, например, стыдно за СВОЮ страну в девяностые. Я не про ту десятую долю процента россиян говорю, которые очень весело жили и живут в какой-то своей Раше. Я говорю про ту Россию, которую я вижу и знаю. Не по книгам, газетам, выпускам новостей и докладам халдеев, а потому что жил и живу в ней. А все, которые эти страшные годы называют теперь «лихими» и «крутыми» словно бы на другой планете в то время обитали. И дураки те, кто шёл погибать за них на баррикадах. Кстати, тут передавали, что современные российские олигархи и успешные политики, кто больше всего выиграл от победы демократов над путчистами, лично в рискованных действиях августа девяносто первого года или в октябре девяносто третьего на улицах Москвы участия не принимали.

– А революцию в феврале семнадцатого года устроили точно такие же сволочи, чтобы не идти с немцем воевать, – заявил Садовский. – Конечно, легче было на Невский выйти, оппозицию поддерживать, чем топать воевать.

– Сам бы и топал, – предложил ему Окунев.

– Да и потопал бы! Если бы мы тогда разгромили Германию, то она, как единая держава, прекратила бы своё существование, как это было с Австро-Венгрией и Османской империей. И не произошло бы тогда стремительного военно-политического возрождения в тридцатые, и не пришли бы на волне страха перед большевистской угрозой к власти нацисты. Третий Рейх был невозможен без Третьего Интернационала, так что мир мог бы не увидеть Второй мировой. Чуешь, чем всё это обернулось?

– Нужна революция! Чтоб врагов на столбах вешать…

– Да тьфу на тебя с твоей революцией! – не выдержал и Садовский, а Усольцев спросил Окунева:

– А кто её будет делать, революцию твою? Все только горячо спорят о том, кто кого будет на столбах развешивать, забыв оглянуться вокруг и посмотреть на полное отсутствие столбов и вешателей. Нет, столбы-то есть, но криво стоят, заваливаются – на таких вешать нельзя. Некому делать революцию, некому ей противостоять. Люди, палящие друг в друга словами, сидя у телевизора, не знают и не понимают страны, в которой живут. Вся их оппозиционность – плод безобидных фантазий, не более того. И сторонники Кремля выглядят в этой игре ничуть не хуже защитников оппозиции. Проблема современной власти не в том, что она слишком хорошая или очень плохая – кому как нравится. А в том, что она вообще единственная реальная власть! Актив оппозиции становится исчезающей величиной: никто сегодня не соберет ни то, что площадь народу, но и своих же соседей вряд ли сагитирует. И гипотетическая революция, которой не случится из-за несостоятельности оппозиции, не будет подавлена силой, потому что никакой силы нет. Кто на столбах-то будет развешивать? В деревнях мужик спился, а городской в ночных клубах колбасится – ему и так не кисло. Внутренние войска давно превратились в разряд легенды о великой армии. Реформы Вооруженных сил никак не закончатся, а количество призывников и не думает прибавляться, уровень их подготовки и не собирается расти. Мальчиков из деревень не бросишь на подавление бунтов, точно так же, как и на их организацию. А сколько наберется профессионалов, да ещё и готовых сражаться со своими согражданами – ещё тот вопрос. О полиции нечего и говорить: развращенная собственной бесконтрольностью, она с приморскими боевиками едва справилась, а тех всего и была-то горстка. Возьмите фотографию нашего среднестатистического полковника-мента и посмотрите в его честные глаза: вы верите, что под руководством этих людей будут останавливаться бунты? Или пример кущевских стражей порядка так ничему и не научил? Остается крайне немногочисленный ОМОН, но на всю страну ОМОНа не хватит. Остаются ведомственные войска корпораций, но кто сказал, что эти «войска» призваны защитить не корпоративное добро, а распадающуюся страну? Кто будет наносить удары по мятежникам и топить бунты в крови? Это в семнадцатом году «караул устал», а сейчас никакого караула и вовсе нет, ружья их заржавели, а гильзы растащены на сувениры. И вся кровожадность как оппозиционеров, так и властей – это кровожадность детей, которые грозятся друг другу, что вот сейчас «придёт мой папка и твоему наваляет». Хотя при этом оба – сироты, и сами давно об этом догадываются, да вот признаться никак духу не хватает. Так что революция на сегодня отменяется, потому что делать её некому и сражаться на ней не с кем. Только и остается нашим революционерам доморощенным, что смотреть на ситуацию в Сирии и болеть или за Асада, или против него. Это плохой спорт, но дурным детям разве кто запретит? Честных людей не осталось. У нас два пути: либо искать какого-то «варяга» со стороны и потом под его варяжскую специфику подстраиваться, либо пытаться собственными силами обустроить свою жизнь.