Книга Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

Активизировалась в дни подготовки корниловщины и организация самого Пуришкевича, которая возникла еще в самом начале войны, когда он с помощью другого черносотенца, Б. Б. Глинского, основал в Петрограде «Общество русской государственной карты» с целым рядом филиалов. С течением времени «общество» превратилось в конспиративный центр, занимавшийся вербовкой офицеров и юнкеров и ведший довольно активную монархическую пропаганду.

Находясь в августе 1917 г. на Юго-Западном фронте, Пуришкевич пытался установить связь с его главнокомандующим А. И. Деникиным, который позднее писал: «Пуришкевич убеждал меня в необходимости тайной организации, формально на основаниях устава, утвержденного еще до революции – «Общества русской государственной карты»… Общество ставило себе действительной целью активную борьбу с анархией, свержение Советов и установление не то военной диктатуры, не то диктаторской власти Временного правительства. Пуришкевич просил содействия для привлечения в состав общества офицеров»[384]. Деникин, по его словам, отклонил предложение Пуришкевича, но это не охладило энергию того[385].

До правительства и его розыскных органов, видимо, доходили какие-то тревожащие сведения о конспиративной деятельности в правом лагере. Во всяком случае, именно в августовские дни были арестованы некоторые наиболее одиозные фигуры «старого режима», проводились обыски у «подозрительных лиц» и т. п. Такой обыск был проведен, в частности, у А. И. Гучкова. По сообщению газеты «День», у него было обнаружено письмо, в котором некто В. Покровский доверительно сообщал о деятельности Пуришкевича. По его сведениям, Пуришкевич, располагая большими средствами, вел активную агитацию в армии, главным образом среди офицерского состава. Смысл этой агитации сводился к тому, чтобы установить в стране «исключительную диктатуру, допускающую возможность чуть ли не даже возврата к старому, но в улучшенном варианте». Добиться этого Пуришкевич считал возможным путем полной ликвидации лидеров Советов и вообще всех крупнейших политических деятелей страны. К ним были отнесены даже такие, как Гучков, Милюков, Шульгин, Родзянко и др. Время выступления намечалось между 10–20 августа. Для него формировались небольшие боевые дружины из офицеров и гражданских лиц…[386]

В дни Московского Государственного совещания Корнилов, принимая в своем поезде многих контрреволюционных «общественных деятелей», принял и Пуришкевича. Сведения об этом попали в печать, и корниловскому окружению пришлось разъяснять, что встреча эта была якобы чисто официальной и продолжалась несколько минут[387].

Глухим отголоском конспиративной деятельности монархистов стало нашумевшее в свое время «дело Хитрово», многое в котором, к сожалению, так и осталось неясным. Маргарита Хитрово – молодая фрейлина бывшей императрицы, близкая подруга старшей дочери Николая II, Ольги, – в середине августа выехала из Петрограда в Тобольск. Подобно упоминавшейся выше княгине Кантакузен, которая тайно доставляла письма Романовым от великих князей, находившихся в Крыму, она также везла с собой довольно обширную почту для царской семьи. В литературе нет указаний на какую-либо связь М. Хитрово с организацией Маркова-2-го или группой А. Вырубовой. Более того, впоследствии эмигранты-монархисты утверждали, что Хитрово «уехала самостоятельно, не по поручению каких-либо организаций»[388]. Тем не менее, трудно допустить, что, по крайней мере, Вырубова ничего не знала об ее поездке.

Согласно официальной газетной версии, М. Хитрово была арестована по неопытности. Уже с дороги она писала своей матери Л. В. Хитрово письма, в которых сообщала о том, что население в Сибири якобы сочувствует бывшему императору, что организация помощи ему идет успешно и т. п. Не больше конспиративности проявила будто бы и старшая Хитрово. Своему хорошему знакомому – члену нижегородского суда – она «по секрету» рассказала о некоей казачьей организации, готовящей освобождение царской семьи, причем сообщила, что ее дочь М. Хитрово уехала в Тобольск с соответствующей корреспонденцией для Николая II. Все эти сведения очень скоро стали достоянием прокурора московской судебной палаты А. Ф. Стааля, находившегося в тесных отношениях с самим Керенским. Сама М. Хитрово позднее дала несколько иную версию своего ареста, чем та, которая содержалась в газетах. Она утверждала, что после обнаружения подпольной монархической организации, распространявшей воззвания о сборе средств в пользу Романовых, были произведены обыски и аресты в Петрограде и Москве. «Обыск в родственном мне доме, – писала Хитрово, – обнаружил мою поездку, и, поставивши ее в связь с заговором, послали телеграмму о моем аресте»[389]. В это время в Москве закончилось Государственное совещание, на котором правые элементы открыто предъявляли требования установления контрреволюционной диктатуры. В связи с этим «дело Хитрово» было явно на руку Керенскому. «Меня, – писал он позднее, – заподозревали в заигрывании с реакцией»[390]. Поэтому разоблачение действительного, а может быть, и сознательно раздуваемого заговора должно было «снять» эти подозрения и продемонстрировать «действенную борьбу» Керенского и Временного правительства не только с левой, но и с правой опасностью.

20 августа Временное правительство за подписью Керенского и министра внутренних дел Н. Авксентьева постановило «заключить под стражу» брата Николая великого князя Михаила Александровича, его жену графиню Н. Брасову, великого князя Павла Александровича, его жену княгиню О. Палей и их сына Владимира Палей[391]. На основании этого постановления управляющий военным министерством Савинков отдал соответствующие распоряжения командующему Петроградским военным округом. В каждом из них указывалось, что лица, подлежащие аресту, представляют угрозу «обороне государства, внутренней безопасности и завоеванной революцией свободе»[392]. Другим постановлением правительства от того же 20 августа и с той же формулировкой обвинения за границу высылались генерал В. Гурко, распутинцы А. Вырубова, П. Бадмаев, И. Манасевич-Мануйлов, редактор черносотенной газеты «Земщина» С. Глинка-Янчевский, штаб-ротмистр Г. Эльвенгрен и некий В. Диц[393].