Книга Москва-bad. Записки столичного дауншифтера - Алексей Шепелёв

Вскоре я осознал, что не игнорирую её вопросы и не пренебрегаю её обществом тет-а-тет один я. Мне она докучала своей назойливостью, а оповадившись, она, конечно, уж и совсем не знала меры, но это всё же было лучше, чем всё остальное или ничего. Дошло до того, что вошедший мог услышать такой, например, обрывок беседы: «Алексей (она больше всех обращалась ко мне по имени), а как, ты не знаешь, огурцы сажать?» (собиралась в майские на дачу) – «Знаю. Как? – берёшь семена, сначала держишь в воде (в марле на блюдце, несколько дней), чтоб набухли или проклюнулись, потом делаешь лунки и сажаешь, а можно и не замачивать» – «А по скоко штук?..» – «По три-четыре штуки, просто бросаешь в лунку, заравниваешь, одной литровой кружкой поливаешь».

Интересно, что у неё были какие-то крутые родственники, живущие во Франции, да и здесь с квартирой, машиной и дачей, и сама она неоднократно бывала в разных странах Европы («Со своей Австралией уже всех заскребла!»), а раз случилось страшное: родственники пожаловали в Собор, и она, испугавшись и спрятавшись, попросила меня подыграть.

«А твоя жена знает, что ты здесь работаешь?» – спросила она после. «Знает», – вздохнул я, опять подыгрывая. «А что я, ворую, что ли, Алексей, скажи, ведь правильно?» – «Правильно», – подтвердил я. – «Стыдно, конечно: это работа, что ли. Я сказала: на работу устроилась, а на какую не сказала. А куда щас устроишься. До этого работала на Поклонной горе – знаешь, сколько платили? Семь с половиной тыщ! И с утра там загорай, тут-то хоть щас с десяти. А до этого я, знаешь, где работала? На Первом канале! Правда! Монтажёром. А получала, знаешь, сколько? 14 тыщ! Тоже работа дурацкая, трудная, начальство распекает, магнитофоны все старые…» Я выразил большое удивление, что и там по сей день монтаж аналоговый (она поправила: четыре года назад) и задал ещё несколько вопросов (Аня на Бронницком ТВ тоже немало помучилась с видеомагнитофонами), после которых она спросила: «Ты тоже, что ль?..» А потом приговаривала: «Вот человек, не то что…» – видимо, за три года в Соборе никто не поддержал даже её излияний общечеловеческих, а уж тем более, сугубо профессиональных. (Тогда мне, кстати, и пришла мысль устроиться на ТВ на какую-нибудь непомпезную профессию.)

Ещё в углу присутствовал маленький телевизорик, иногда функционирующий от комнатной антенны, показывающий всё, даже Красную площадь, в красном снегу или розовой манне – я тут же подходил и неосознанно заглядывал в высокое окошко, открывавшее вид на площадь, будто пытаясь сличить картинку. Это когда никого не было, я тут же убавлял звук и переключал на новости, или выключал совсем, но как только являлись Раиса или Анфиса, он переключался на физически блевотворные сериалы и «Суд идёт», удачно аккомпанирующие происходящему внутри и вокруг их мушино-фасеточного сознания.

Даже у В. С. суждения и рассказы тоже были большей частью навеянные телевизором. «У каждого есть свой любимый канал…» – подвёл он как-то итог беседы. Ложь. Не у каждого. У меня нет. У моей жены и подавно.

Не зная, как поддержать пустую, заранее известную беседу, я уж было подготовил пару козырных вопросиков: «А сколько часов лететь до Австралии?» или «А когда там учебный год начинается?» (меня это нисколько не интересует, да и «хочу всё знать» при айпадах в кармане не котируется… откуда-то вот знаю, что в школу там идут в начале февраля, в разгар их лета); ещё про персики можно… «Тройка, семёрка, туз!» – не иначе, но дама тоже срубила и сгубила. Однажды я, запыхавшись от утренней пробежки по окрестностям площади, всяким закоулкам, рухнул на диван (никого что-то не было кроме меня и Раисы Евстахиевны) и, слушая и пытаясь отвечать, машинально крутанул мизинцем в свербевшем ухе. Восседавшая на диване рядом Р. Е. внезапно изменилась в лице и завосклицала: «Ну, знаете, молодой человек!.. Уши дома надо чистить! Тут вам музей, а не баня!» и т. п. – здесь я опять не нашёлся, что сказать или сделать и просто смолчал. Улыбка моя, впрочем, тоже, наверно, исчезла и дальше повисло молчание… Дальше она и сама особо уже не лезла, да и я старался делать вид, что могу в этом балагане читать.

С Гяуром женщины-привратницы тоже общались. «Что это ты, Гяур!», «Ох, Гяур!» – только и раздавалось. Они не понимали, разве что подсознательно, что перед ними просто второй телевизор, к коему и отношение соответственное.

Но однажды настал день, когда по TV-2 объявили траур и врубили «Лебединое озеро»: Гяур приуныл так, что аж подбоченил щёку, с каменным лицом и так сидел весь день. Даже я хотел расспросить и посочувствовать (но сдержался).

– Что это ты, Гяур, сидишь невесёлый? – наконец, испросили.

– А что мне всегда веселиться?! – неожиданно огрызнулся он.

Отлично, подумал я, из-за тебя, например, мне веселья никакого. Да и у всех обычно настроение не поднимается. А бедный Стас вообще сидит в углу, надувшись, как мышь на крупу, как крот, которому в нору залили «Золушку-Крот»!..

Отыграв своё до конца смены, на следующее утро Гяур явился с удвоенной весёлостью.

Таков, размышлял я, пытаясь отделить сочувствие от отвращения, маленький человек наших дней, куда уж меньше… (прожиточный минимум был в столице 10 тысяч). Но с другой стороны, и прав, вероятно, Веллер, предупредивший: не дайте малым сим расти, не дайте власти – пожалеете!

Глава 7. Песнопения задом к алтарю

«Так, я в подклет…» – заявляет Гяур утром, в самые ответственные считанные минутки, когда все втиснулись в каморку и ждут отмашки. По сути, кости бросаются между ним и мной, или между нами троими, включая либо Лену, либо Станислава. Старшие смотрители постоянно оказываются на подменах – они сменяют по полчаса сначала человека внизу, потом наверху. Анфиса с Сашей неразлучно оккупируют нижний этаж.

Обычно заправляет всем Анфиса. Как ни странно, её все слушают. «Разбирайтесь сами!» – кидает кости она уже как собакам, всячески улыбаясь и по-купечески охорашиваясь пред зеркалом. Мы должны разобраться, кто пойдёт на второй этаж в главную церковь охранять лестницу, а кому достанется более щадящий пост, тоже на втором этаже, на выходе из храма.

Ответив пару раз Гяуру – как вы поняли, не особо форсировано, я понимал, что отвечаю больше для себя, что сарказм, ирония, интеллект тут не помогут. Тут нужно терпение или смирение, или пофигизм… или наглость. Стас, как и я, обычно молчал до последнего. Между собой нам с ним, однако, порой тяжеловато было выяснить. Лена всё же косила на то, что она девушка. А Гяур, когда дежурила Анфиса, поступал как нормальный такой пацан: я застолбил, а вы как хотите. Застолбил ладно, но назавтра, через день или два, по идее, очередь должна продвинуться… Анфисе, видимо (и иногда прямо видимо!), доставляло удовольствие некое попустительство несправедливости – она даже сама ради этого от подклета отказывалась.

Ну, наверх, так наверх, в центр, так в центр. Куда уж лучше логика. По крайней мере, мужская, философская. Можно ещё аскетизма добавить (ведь там действительно понимаешь поговорку «жара костей не ломит»!), тоже с его вполне правильной мудростью: не знаешь, где обретёшь, а где потеряешь. (Тем более, что и за примером не требовалось никуда идти: устроилась привратницей некая пенсионерка беспокойная, и чуть не в первый день на неё сверху обрушился крест – массивный, железный, где-то прямо над главным входом висел, никто его не замечал, «разве что при ремонте арбайтеры сдвинули» – полсекунды, и пробило бы череп. Привратники на этом месте целыми днями толкутся! Да и на каждого мог бы слететь в любой момент. Воистину, св. Василий, наверное, отвёл. Бабка поняла правильно – тут же забрала документы и исчезла.) Не знаю, чему точно следовал Стас… да мне, честно говоря, тоже не до него было…