Книга 20 лет дипломатической борьбы - Женевьева Табуи

В течение последних нескольких недель чиновники министерства иностранных дел смогли составить суждение о своем новом шефе.

– Мы не только начинаем проводить новую политику, но и применяем новые методы, – говорят они.

– В Риме дуче наверняка поджидает Лаваля, чтобы выдвинуть вопрос об Эфиопии и Тунисе. Здесь, на Кэ д’Орсэ, мы еще не начали обсуждать эти капитальные проблемы. О чем же думает министр?

– Он думает о своих избирателях в Обервилье, – отвечает один молодой дипломат. – Он прежде всего озабочен тем, чтобы его избиратели получили кинофильм о его путешествии.

– О, дорогой мой, вы преувеличиваете, – говорит его коллега средних лет, – но правда то, что никогда еще не наблюдалось подобного отрицания традиций нашей страны.

В соседнем кабинете, по-видимому, озадачены действиями такого министра иностранных дел:

– Его ум не обладает способностью делать какие-либо политические обобщения. Он доходит до применения в дипломатии жаргона подрядчика, занятого производством общественных работ. «Это берут поштучно», – сказал он мне однажды.

– Да, это именно подрядчик, – добавляет кто-то.

Увы, совершенно очевидно, что Лаваль, конечно, не архитектор!

* * *

Четвертого января в четыре часа дня, когда поезд прибывает на римский вокзал, итальянская полиция предупреждает журналистов, что они должны закрыть окна в своем вагоне и не смотреть. А я опускаю стекло в своем купе и смотрю в окно. Я вижу, как Муссолини, в сюртуке и цилиндре, окруженный несколькими иностранными посланниками, стоит на чем-то вроде эстрады, украшенной зелеными растениями, и протягивает руку Лавалю. Ледяное молчание. Можно услышать, как пролетит муха. То же самое происходит по выходе из вокзала, на улице, где неподвижная и безмолвная толпа спокойно наблюдает, как Муссолини и Лаваль садятся в роскошные автомобили.

* * *

Вечный город сильно изменился со времени установления господства фашизма. Нет больше влюбленных на улицах, нет той грязи и беспорядка, которые в сочетании с доброжелательностью римской толпы и изысканными манерами высшего общества придавали этому городу ни с чем не сравнимое очарование.

Теперь на улицах введено одностороннее движение. И даже на тротуарах. Для того чтобы пройти каких-нибудь двадцать метров вдоль своей гостиницы, мне приходится по приказу итальянской полиции переходить на другую сторону улицы! «По этому тротуару не полагается ходить в ту сторону». И – о ужас! – ежедневно утром и вечером я вижу, как в окружении двигающихся беглым шагом монахинь проходят дети в возрасте от пяти до десяти лет с маленькими деревянными ружьями на плечах.

* * *

Едва прибыв в Рим, Лаваль не отходит от Муссолини и не проявляет никакого интереса к переговорам. Он явно насмехается над своими сотрудниками: «Ах, эти господа дипломаты, им обязательно нужно оправдать свое присутствие!» И обращаясь к журналистам, он ворчливо и насмешливо цедит сквозь зубы:

– Ну, что представляет собой дипломатия? Вы предлагаете что-нибудь, вам предлагают другое. И вы кончаете тем, что договариваетесь. Вот и вся премудрость.

Затем, потирая руки, он в который раз направляется к Муссолини с личным визитом.

* * *

– Мы вынуждены вести переговоры в дьявольской обстановке, – жалуются французские дипломаты, приехавшие с Лавалем в Италию. – Линия министра состоит в том, чтобы создать видимость сохранения традиционной политики, предоставить нам вести переговоры, как нам кажется необходимым, но самому действовать совершенно независимо от нас и без нашего ведома. Отныне политика Лаваля, имеющая сугубо личный характер, и дипломатия Кэ д’Орсэ напоминают собой не что иное, как две параллельные линии. Никакое слияние их невозможно, французская дипломатия абсолютно отлична как по духу своему, так и по букве.

Что касается наиболее близких сотрудников Лаваля, то они ничего не знают не только о его личных действиях, но даже о его истинных намерениях. Это – начало «политики двусмысленностей», которую проводит Лаваль и которую он пытается утвердить на Кэ д’Орсэ в качестве метода дипломатии.

* * *

Время от времени беседы Лаваля и Муссолини приобретают кисло-сладкий характер. 6 января во дворце Киджи при обсуждении вопроса об исправлении границы Ливии Муссолини высказывает неудовольствие сделанной ему уступкой.

– Я не коллекционер пустынь! – возмущенно говорит он. – Генерал Бальбо, который только что пролетел над этими территориями, не смог найти там ни одного сколько-нибудь значительного населенного пункта.

– Но речь и не идет о том, чтобы обнаружить в песках такие города, как Рим и Обервилье! – невозмутимо отвечает Лаваль.

* * *

Вечером Лаваль в сильном возбуждении возвращается в отель «Эксельсиор», где он остановился. Дело в том, что необходимо срочно подготовиться к аудиенции, которую Папа Римский дает министру на следующий день.

Наш посол в Ватикане Шарль Ру пытается вдолбить Пьеру Лавалю самые элементарные понятия о правилах протокола при визите в Ватикан. Деликатная задача!

Лаваль, будучи в отличном настроении, с улыбкой слушает Шарля Ру.

Последний начинает объяснять:

– Вы видите там этого журналиста? Так вот, предположим, что он является Папой и я представляю вас ему. Теперь следите за мной внимательно: вы входите и делаете три коленопреклонения.

– Чего три? – прерывает Лаваль.

– Нужно опуститься на колено – вот таким образом, – спокойно продолжает Шарль Ру.

– Как обращаются к Папе? – спрашивает Лаваль.

– Вы должны называть его «Ваше святейшество», господин министр, но ни в коем случае не «Папский престол», – отвечает наш посол.

* * *

Но по вопросу об Эфиопии в конце переговоров завязывается упорная борьба. Негус (король Эфиопии), который любой ценой хочет избежать вооруженного конфликта, 3 января 1933 года обратился в Лигу Наций с просьбой урегулировать инцидент. Этот факт не может не вызвать беспокойства в правительственных канцеляриях.

Дуче хочет, чтобы Франция взяла на себя обязательство не предпринимать в этой связи каких-либо действий в Лиге Наций. Он желает иметь «свободу рук» в Эфиопии. И он требует, чтобы это было ясно оговорено в тексте франко-итальянских соглашений. Однако дипломаты с Кэ д’Орсэ как раз хотят добиться ясного и четкого заявления, подчеркивающего, что руки у Муссолини именно не свободны.

* * *

После большого званого обеда в посольстве Франции во дворце Фарнезе между Лавалем и Муссолини происходит та знаменитая беседа с глазу на глаз, на описание которой было потрачено столько чернил! Беседа ведется без свидетелей. Муссолини будет затем постоянно утверждать, что Пьер Лаваль предоставил ему «свободу рук» в Эфиопии, Лаваль же всегда будет энергично отрицать это.

Во время приема в присутствии журналистов разыгрывается сцена, которая носит несколько гротескный характер.