Книга Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

Когда его избрали королем Иерусалима, многие считали, что новый самодержец должен отослать в монастырь старую армянскую жену, вместо сыновей родившую ему только четырех дочерей, сильных лишь норовом. Но Бодуэн не внял, напротив, он отложил коронацию, чтобы дождаться прибытия Морфии в Святой град, и короновался совместно с супругой. Дед был строг к дочерям, но иначе с ними было не справиться. Три старшие, включая Алису, оказались сущими фуриями. Дед защитил крохотную Констанцию от собственной дочери, ее матери, восстановил законную наследницу на антиохийском троне. А Иоветой он был вынужден пожертвовать, потому что в первую очередь Бодуэн был рабом Божиим, во вторую – королем Иерусалимским, а отцом – лишь в третью. Даже ради оставшейся в руках сарацин Иоветы король Иерусалима не имел права соблюсти навязанные ему условия: он, как и Раймонд, не был готов уступить принадлежащие Антиохии земли. Это было бы для княжества началом конца, а без заслона Антиохии все Заморье оказалось бы беззащитным.

Через два года Бодуэн выкупил дочь за восемь тысяч динаров, примирив, как мог, долг венценосца и отца. Теперь тетка Констанции – монахиня-бенедиктинка в монастыре Святой Анны, и это славная участь для девочки, которой упорные слухи о надругательстве врагов не позволяли рассчитывать на достойный брак. Зато Иовета – единственная из дочерей Бодуэна, не развлекающая всё Заморье своими интригами и склоками.

Дед Констанции был героем, истинным рыцарем, достойным и справедливым правителем, верным сюзереном для своих вассалов и умелым полководцем. Но Раймонд прав: когда этого неумолимо требовал долг, Бодуэн умел быть жестоким. Враги считали иерусалимского короля алчным, неразборчивым в средствах, даже прозвали Колючкой, так он и старался быть болезненной колючкой в боку врага. Но он взошел на престол в стране, которая была всего лишь шаткой общностью владений непокорных баронов, и всю жизнь защищал Латинское королевство от анатолийских тюрков, от Багдадского султаната и от Фатимидов Египта, не щадя ни себя, ни соратников. Действительно, деду приходилось усмирять армянские мятежи огнем и мечом, но никто еще не придумал другого способа править непокорными народами. Зато после себя дед оставил объединенное мощное государство, простирающееся от армянской Киликии на севере до залива Акабы на юге, в котором сила поддерживала закон, а не устанавливала его.

Отец Мартин согласился с Констанцией:

– Христос ожидает от всех своих верных рыцарей защищать его и святые места силой своего оружия, и светлой памяти король Бодуэн II делал только то, что было необходимо для этого.

С каждым днем пятно на ковре в памяти Констанции выцветало, казалось менее обличающим, а правота мужа выступала все ярче и очевиднее: князь тоже защищал Антиохию от любых поползновений, нес неподъемную ношу, не щадил своей жизни и жизни товарищей и поступал так, как мог и считал правильным. Разве не приказал Самуил не давать врагам Израиля пощады и предать их смерти «от мужа до жены, от отрока до грудного младенца»? К тому же, и это главное – ей было несносно в ссоре с ним. На третий день не выдержала, подошла, примирительно пролепетала:

– Раймонд, я все понимаю, я не виню тебя…

Он пожал плечом:

– Рад за вас, мадам. Меня винить не в чем. Война, Констанция, неприятное дело, и всем солдатам нужна добыча. Ты знаешь, что сарацины делают с нами? Привязанные к столбам франки служат мишенью для выучки лучников! Наших пленных волокут в города, чтобы толпа могла растерзать их.

– Так то магометане, не армяне, – сдавалась Констанция.

– Здесь испокон веков все со всеми воевали, воюют и будут еще тысячу лет воевать! Киликийцы напали на твоего отца вместе с тюрком Гюмюштикином, греки покорили Киликию, теперь киликийцы сражаются против нас вместе с греками. Легко тебе, сидя в Антиохии, беспокоиться, не обидел ли кто из моих ратников девку из вражеского стана. Но единственные, кто защищает тебя, – это мы, франкские рыцари. Все остальные, будь их воля, захватили бы Антиохию и расправились с тобой. Тот, кто не готов сражаться, тот везде и всегда будет вынужден платить за мир непомерную цену. Если мы взалкаем мира, а наши враги продолжат сражаться за победу, то не мы их выгоним в пустыню, а они спихнут нас в море.

Констанция опустила глаза. Жена обязана верить мужу. В конце концов, князь Антиохии лучше знает, с кем следует сражаться. Супруг просил ее помощи, поддерживать его – долг жены и правительницы Антиохии. Господь ему судья, не Констанция. «Мне отмщение и аз воздам». Сирийские христиане постоянно обижаются на франков, считают, что латиняне недостаточно уважают их, и потому всегда стараются переметнуться на сторону греков и даже тюрков. Одними увещеваниями их не удержать. Одними молитвами завоевания дедов не сохранить.

Вот только косная и упрямая Грануш в ответ на все эти доводы мрачно заявила:

– Если бы латиняне не воображали, что все остальные христиане менее угодны Господу, им бы легче правилось Сирией.

Констанция вспомнила судьбу Иоанна, не выдержала, схватила няньку за руку:

– Татик, уж не прокляла ли ты и моего Раймонда?

Грануш возмущенно выпрямилась, обиженно поджала губы:

– Господь с тобой, пупуш. Разве стану я проклинать того, с кем ты счастлива? Твоя любовь защищает его.

Констанция повеселела, сказала примирительно:

– Ай, балик-джан, это не мы думаем, что мы всех лучше, это Господь предпочитает верных сынов Римской католической церкви всем прочим! Но когда армяне встают под знамена франков, они убеждаются, что Христос может сделать для всех нас!

Грануш только презрительно выпятила нижнюю губу, но Констанция не сомневалась, что мамушка посердится и успокоится. Татик добрая и отходчивая.

Ужасный тот ковер Констанция с тех пор не видала и ничего из тех вещей себе не взяла. Сокровища пошли на нужное, праведное дело защиты крепостей, и это самое важное.

Ника сидела в кафе на улице Бен-Иегуда, перед ней остывала уже вторая чашка какао, ее взгляд то и дело уплывал от экрана планшета туда, где за толстым стеклом кондиционированного аквариума жила, дышала соснами и выхлопными газами неряшливая, шумная, знойная пешеходная зона Иерусалима.

Посреди улицы совершало променад многочисленное семейство ортодоксальных евреев – высокая, худая жена в платке и длинном, глухом платье и семенящий рядом полный, низенький, широкобедрый муж в черном костюме и шляпе. За ними следовало множество их потомков, старшенькая опасливо толкала по скользким колдобинам каменных плит мостовой коляску с младшеньким. Библейское семейство останавливалось, завороженно любовалось ассортиментом каждого базарчика, нагло выплеснувшего на улицу пластмассовые игрушки, надувные круги, шелковые шарфики и дешевые подарочные наборы, но не решалось разорять скромный семейный бюджет ради этих дивных соблазнов.

Мимо витрин убогих лавчонок, где с прошлого века, а может и эры, были распяты все те же фланелевые рубахи, пылились залежи ширпотреба иудаики, тухли выцветшие коробочки косметики Мертвого моря и тускнели россыпи невзрачных колечек, неслась шумная, гогочущая группа американских подростков. У клетки для сбора пластиковых бутылок черный солдат-эфиоп с автоматом за плечом быстро ел капающее белое мороженое. На углу остановился бизнесмен, чтобы доходчивей спорить со своим мобильником, провожая взглядом длинноволосую девушку в мини-юбке. Уличный аккордеонист разливался на ступенях банка «Подмосковными вечерами», вверх по улице брели с кошелками возвращающиеся с рынка обношенные старухи-праматери, навстречу им деловито шествовали монахини-бенедиктинки.