Книга Естественная история воображаемого. Страна навозников и другие путешествия - Пьер Бетанкур

Так я без каких-либо проблем завладел предметом своих желаний. Я купил пару яиц, выбрав их из корзины, в которой они находились присыпанными прелым перегноем, каковой должен был обеспечить требуемую для насиживания теплоту. В надежде, что при чуточке везения хотя бы одно из них благополучно проклюнется, всю оставшуюся часть путешествия — мне предстояло пересесть в Дар-эс-Саламе на пароход английской линии, который после захода в Кейптаун доставил-таки меня в Европу, — я обрек себя на неблагодарную роль наседки: носил их под рубашкой, тщательно обернув мягким капоком, дабы обеспечить их по возможности подходящей для развития эмбриона средой.

В то время как моя «тучность» весьма интриговала кое-кого из пассажиров, я подчас посмеивался наедине с собой, обдумывая свою нелепую функцию наседки, каковую, однако же, не дав слабины, исправно отправлял не один самец в истории родов и видов: ставки были слишком высоки, чтобы я мог противопоставить им какое-либо попечение о своем самолюбии.

Через несколько недель в хорошенько прогретой комнате крохотной квартирки, которую я занимал вместе с моею матушкой на Обсерваторской улице, одна из скорлупок треснула, и оттуда появилась крошечная рыженогая девчушка — практически в зачаточном состоянии и ничуть не крупнее цыпленка. Подобный приятный сюрприз предвещало и второе яйцо — с поправкой на то, что его обитательница не сумела пробить скорлупу[8], так что пришлось воспользоваться, чтобы ее высвободить, молотком. Поначалу толстая скорлупа сопротивлялась ударам, пришлось примериваться несколько раз, чтобы наконец добиться цели, поскольку я опасался слишком сильным ударом оборвать жизнь находившегося в заточении крохотного существа. Меня тут словно осенило, я догадался, какой порок поразил род каурых однопроходок, наплевательски относящихся к своему потомству, каковое в конце концов гибнет в не желающем поддаваться слабым усилиям своего обитателя вместилище.

Я немедля препоручил своих питомиц радению юной кормилицы родом из Авалона по имени Мари-Шарло, и несколькими годами позднее, когда Францию захлестнула волна насилия — дело было во времена дела Дрейфуса, — счел благоразумным, чтобы их окрестил викарий церкви в Нёйи, сторож которой охотно согласился стать их крестным отцом. В дальнейшем они были приняты в пансионат для девочек, руководимый монахинями из цистерцианской обители, отстроенной на развалинах Пор-Рояля, где все еще поклонялись великому Арно. Старшей, Софи, чьи блестящие способности проявились очень рано, суждено было стать там матерью-настоятельницей. Что же до младшей, Мари, она решилась выйти замуж за моего старинного друга, барона де Б., обладателя пятисот гектаров добрых нормандских земель в окрестностях Руана, сумерки которого — он был почти слеп — озарила сия юная аврора.

И та и другая, постоянно в туго зашнурованных башмачках, вынуждены были всю жизнь следить за тем, чтобы не выдать тайну своего происхождения, скрывая жуткие рыжие ноги с перепонками между пальцами и ногтями в виде когтей, которыми, на протяжении тысячелетий пользуясь ими как землеройным орудием, женщины их рода прокладывали под землей галереи, где им предстояло жить и умирать.

Я полагал, что закончил с отчетом об этом путешествии и, занятый своими многочисленными трудами, не брал в голову, как идут дела у моих приемных дочерей, так блестяще устроив их в жизни, когда незадолго до войны 1940 года мне на глаза попалась статья в «Кошском курьере», посвященная смерти баронессы де Б. После кончины мужа, имевшей место двадцатью годами ранее, она продолжала жить в замке Гуи близ Руана, вековые дубы в красивом парке вокруг которого возвышаются над берегами Сены. Рассчитав прислугу, распродав мебель и великолепную библиотеку, составленную почти исключительно из иллюстрированных изданий XVIII века — барон был последним наследником небезызвестного Жора, издателя Вольтера, — заколотив окна и двери, она оставила открытым только одно подвальное окно, через него, как доводилось видеть случайным свидетелям, она подчас выскальзывала наружу за досками, которые отдирала от частокола, прикрывавшего глинобитную стену старой пристройки. Ее нашли мертвой у себя в погребе, в глубине обшитой деревом галереи, «которую она, казалось, все еще роет ногами». Журналист, несомненно стараясь не шокировать своих читателей, — на дворе стояли первые месяцы «странной войны», и каждый норовил выкопать себе укрытие — воздержался от более развернутых комментариев, и мне, право, не подобает ставить ему это в упрек. В статье, однако, имелась одна деталь, которая привлекла мое внимание: баронесса умерла, так и не оставив потомства.

10. Хрустальный человек

Еще не так давно — хотя от обстоятельств этого рассказа нас отделяет без малого полвека — скромные рыбаки не боялись выходить на своих быстроходных парусных суденышках в открытое море на ловлю для Царицы Великого острова тех потрясающих гигантов-самцов, которых зовут «хрустальными людьми».

В далекую эпоху, когда мутации, должно быть, происходили куда чаще и куда самопроизвольнее, нежели сегодня, человеческий род, прежде чем решительно устремиться по стезе твердого и непроницаемого, сбросил со своего древа прозрачную ветвь, носительницу полупрозрачных существ весьма схожего с нами телосложения — с той поправкой, что они были снабжены двойной дыхательной системой, жаберной и легочной, так что, даже сделав выбор в пользу жизни в воде, они оказались в совершенстве приспособлены к земноводному существованию. Незаурядных во всех отношениях, их тем не менее трудно обнаружить: пользуясь своей прозрачностью, чтобы внезапно исчезнуть в толще родной стихии, эти великолепные самцы от двух с половиной до трех метров в длину, весом подчас более двухсот килограммов, зачастую плавают в одиночестве на глубине и лишь изредка, когда приходит пора нереститься, поднимаются на поверхность. И тогда их можно заметить в окружении роя самок, что прозябают поближе к планктону и в среде которых их присутствие порождает разительные перемены, — пусть они и довольствуются тем, что после нескольких прикосновений оплодотворяют весь гарем скопом, оставляя текучей стихии тучную струю схожего с сиропом напитка.

Эти самцы, часто неистовые — утверждают, будто они нападают, чтобы им поживиться, на свое собственное потомство, — оказываются, впрочем, весьма чувствительными к красоте самок рода человеческого, словно тайна, связанная с секретом их анатомии, непреодолимым, ни с чем не сравнимым образом влечет их к себе и побуждает пускаться во все тяжкие, лишь бы попытаться в нее проникнуть. И посему в знойный сезон по соседству с Великим островом нередко можно видеть, как один из них всплывает на поверхность и тут же, набравшись храбрости, выбирается на пляж, где ласкам первых солнечных лучей бесстыдно отдаются купальщицы в костюме Евы. Что приводит к всеобщей панике и повальному бегству, так что наш вторгшийся захватчик остается не у дел, созерцая, как ускользает столь вожделенная добыча, которую из морских просторов он, должно быть, уже несколько дней как выявил и отобрал из всех остальных, питая своими грезами ту особую разновидность страсти, что у нас способна разродиться грандиозным скандалом. Только и остается, что вернуться в родную стихию, неуклюже, ибо вертикальное положение и ходьба не слишком им привычны, и он уносит с собой в лоно вод горький вкус разочарования, чреватого самыми чудовищными бесчинствами.