Книга Цезарь - Эдуард Геворкян

Он так застращал слушателей опасностью появления в лице децемвиров новых царей, что один из трибунов заявил, что воспользуется своим правом вето. Законопроект таким образом был отвергнут, очередная аграрная реформа провалена. В своих речах Цицерон хоть и не напрямую, но косвенно нападал на Красса и Цезаря.

Через пару месяцев Цезарю пришлось столкнуться с ним напрямую.

Цезарь привлек к суду бывшего консула Гая Кальпурния Пизона, обвинив того в вымогательстве и дурном управлении Цизальпийской Галлией. В защиту Пизона выступает Цицерон и добивается оправдания. Это уже становится для Цезаря традицией — проигрывать судебные процессы, которые он затевает. Что, впрочем, не мешало ему принимать в них участие и в дальнейшем.

Так, вскоре после дела Пизона ему пришлось защищать клиента из Нумидии.

Причем защищал он его так темпераментно, что удивились даже видавшие виды зрители. «Знатного юношу Масинту он защищал от царя Гиемпсала с такой горячностью, что во время спора схватил за бороду царского сына Юбу. А когда Масинта все же был объявлен царским данником, он вырвал его из рук тащивших его, долго скрывал у себя, а потом, отправляясь после претуры в Испанию, увез его с собою в носилках, окруженный толпой провожающих и фасками ликторов».[52]

Но все эти процессы, в которых для Цезаря важно было участие, а не результат, возможность показать себя во всей красе и завоевать больше популярности, отошли на второй план, когда впервые появилась серьезная возможность сорвать большой куш.

Умирает Квинт Цецилий Метелл Пий — глава коллегии понтификов. Освобождается место главного жреца — верховного понтифика. Что важно — это была пожизненная должность, и она автоматически делала ее носителя одним из самых известных личностей Республики. В отличие от административных постов, особенно связанных с управлением провинциями, верховный понтифик не имел перспектив для обогащения. Но для Цезаря, обремененного долгами сверх меры, появилась возможность существенно улучшить свой «кредитный рейтинг» и доказать, что кредиторы не напрасно делают ставку на его возвышение.

Первоначально расклад сил явно был не в его пользу. На место понтифика претендовали такие заслуженные люди, как Лутаций Катул, который во времена четвертого консульства Мария также занимал пост консула, и Публий Сервилий Исаврик, которого Цезарь знал и уважал по службе у него в Киликии. По сравнению с такими известными и весьма немолодыми людьми Цезарь выглядел юным наглецом, у которого практически не было шансов.

Но если раньше согласно законам Суллы жрецов, в том числе и верховного понтифика, назначал Сенат, то незадолго до смерти Метелла трибун Тит Лабиен проводит закон, восстанавливающий прежнюю систему избрания народным собранием из семнадцати триб, выбранных из тридцати пяти жеребьевкой. И сенаторы, которые, вероятно, склонились бы в сторону Катула, сейчас могли только лишь пытаться повлиять на результаты голосования.

Цезарь влезает в очередные долги, чтобы подмазать нужных людей, имеющих влияние в каждой трибе. Катул, полагавший, что у него все шансы на победу, начинает нервничать и предлагает известному своими долгами сопернику большие отступные, если тот откажется от борьбы. Однако на кону больше чем какая-то, пусть даже весьма существенная, сумма. В свою очередь Цезарь объясняет предложение Катула его неуверенностью и под это занимает еще больше денег.

Решающий день выборов в конце 63 года до P. X. для Цезаря означает рубеж, после которого он либо продолжит свою политическую карьеру, либо рухнет под тяжестью долгов, преследуемый кредиторами.

«Оставив надежду получить провинцию, он стал домогаться сана великого понтифика с помощью самой расточительной щедрости. При этом он вошел в такие долги, что при мысли о них он, говорят, сказал матери, целуя ее утром перед тем, как отправиться на выборы: «Или я вернусь понтификом, или совсем не вернусь». И действительно, он настолько пересилил обоих своих опаснейших соперников, намного превосходивших его и возрастом и положением, что даже в их собственных трибах он собрал больше голосов, чем оба они во всех вместе взятых».[53]

Вскоре раздосадованный Катул попытается отомстить ему, объявив Цезаря соучастником заговора Каталины.

«Доколе Катилина…»

К тому времени, как Цезарь становится верховным понтификом, в Риме разгорается борьба за главный приз — консульство.

У Ауция Сергия Каталины появляется шанс поправить свое материальное положение, потому что все награбленное при Сулле добро он растратил давно, а консульство после годовой службы, как мы знаем, вело к назначению в провинцию — дойную корову римлян. И поэтому он снова выдвигает свою кандидатуру. Ему противостоят Децим Юний Силан, муж Сервилии, старой пассии Цезаря, и Луций Лициний Мурена, весьма благородный человек, воевавший вместе с Лукуллом против Митридата.

К концу своего консульского срока Цицерон проводит очередной закон, сулящий страшные кары, вплоть до десятилетнего изгнания, за подкуп избирателей. На этот закон, скорее всего, наплевали бы, как и на все предыдущие, но тут Катон спутал всем игру. Он пообещал потащить в суд любого победителя, поскольку все они жульничают. Кроме Силана, его шурина.

Это могло показаться смешным, но Катилине было не до смеха. Прецедент отмены результатов консульских выборов уже был, и всего пару лет назад. Отступать ему было некуда, долги висели на нем, как гири, и если Цезаря от политической катастрофы спасла должность верховного понтифика, то в случае провала Катилину ждали ссылка и забвение.

Он начинает заигрывать с чернью, ведет сверхпопулярскую тактику, обещая беднякам поддержку, а всем, кто задолжал, — отмену долгов. Этим он сразу привлек к себе массу римлян, среди которых было много должников по квартирной плате. Заволновались и ветераны Суллы, которые, по словам Саллюстия, «прожив свое имущество и вспоминая грабежи и былые победы, жаждали гражданской войны». Катилина им пообещал чуть ли не новые проскрипции и обзавелся верными сторонниками. Люди Каталины уже активно вербуют сторонников далеко за пределами Рима, и обедневшее население готово поддержать его. Олигархат раздражен действиями Каталины, но боится призвать его к порядку.

И тут находится человек, готовый не только «власть употребить», но укротить распоясавшегося смутьяна.

«Что же касается свидетельств, поступавших от различных людей, то, хотя они и отличались надежностью, все же их было недостаточно, чтобы изобличить такого знатного и могущественного человека, как Каталина. Поэтому Цицерон отложил выборы, вызвал Катилину в сенат и спросил его, что думает он сам о носящихся повсюду слухах. Тогда Катилина, уверенный, что и в сенате многие с нетерпением ждут переворота, и вместе с тем желая блеснуть перед своими сообщниками, дал ответ поистине безумный: «Что плохого или ужасного в моих действиях, — сказал он, — если, видя перед собою два тела — одно тощее и совсем зачахшее, но с головою, а другое безголовое, но могучее и огромное, — я приставляю второму голову?» Услыхав этот прозрачный намек на сенат и народ, Цицерон испугался еще сильнее и пришел на Поле, надевши панцирь, в окружении всех влиятельных граждан и целой толпы молодых людей, которые сопровождали его от самого дома. Умышленно спустивши с плеч тунику, он выставлял свой панцирь напоказ, чтобы всех оповестить об опасности, которая ему угрожает. Народ негодовал и обступал Цицерона тесным кольцом. Кончилось дело тем, что Катилина снова потерпел поражение, а консулами были избраны Силан и Мурена».[54]