Книга Скука - Альберто Моравиа

— Но почему ты молчишь, скажи что-нибудь, почему ты не отвечаешь?

— Мне нечего сказать, — искренне сказала она.

— А мне, — заорал я вне себя, — как раз есть что ска­зать. Так вот, ты самая обыкновенная шлюха!

Она взглянула на меня и ничего не ответила. Я потряс ее снова:

— Стало быть, ты не возражаешь, когда тебя называ­ют шлюхой?

Тут я увидел, что она встает.

— Дино, я ухожу.

Среди множества вещей, которых я не предвидел, оказалась и эта — то, что она может уйти. Я спросил, охваченный внезапной тревогой:

— Куда это ты собралась?

— Я ухожу. Лучше нам не встречаться.

— Но почему? Одну минутку. Погоди. Нам надо по­говорить.

— О чем нам говорить? Мы все равно не договоримся. Мы слишком разные.

Стало быть, Чечилия снова от меня ускользала, и к тому же двумя путями. Во-первых, она обесценила соб­ственное признание, раз, по ее мнению, между нами только и было разницы, что наши характеры, и измена, таким образом, становилась проблемой темперамента, а не моральной позиции. Во-вторых, она бросала меня раньше, чем ее бросил я. Этот внезапный переход от нрав­ственной сферы к осязаемой реальности заставил меня ощутить привычное желание, словно, потерпев пораже­ние на психологическом уровне, я надеялся овладеть ею хотя бы физически. Я успел обхватить ее за талию, когда она уже шла к двери, и шепнул ей на ухо:

— Но должны же мы последний раз заняться лю­бовью?

— Нет, нет, нет, — твердила она, вырываясь, — все кончено.

— Поди сюда.

— Нет, оставь меня.

Она сопротивлялась упорно, но без враждебности, можно было подумать, что упирается она только потому, что я не умею как следует настоять на своем. К тому же в ее глазах, неподвижных и невыразительных, я угадывал какой-то двусмысленный призыв, а в ее теле ниже та­лии — уступчивость, которой не было в верхней ее части, инфантильной и хрупкой. Тем не менее она продолжала бороться, и когда я заставил ее снова сесть на диван, откинула назад голову, чтобы я не мог достать ее губами.

И тут меня осенило. Утром я взял из своей шкатулки двадцать тысяч лир двумя ассигнациями по десять тысяч и положил их в карман. Я с усилием притянул к себе Чечилию и как раз в тот момент, когда она отворачивала от меня лицо, так что мой поцелуй пришелся на шею, вложил ей в руку обе ассигнации. Я увидел очень ясно, что она опустила глаза и бросила быстрый взгляд на не­обычный предмет у себя на ладони, словно пытаясь по­нять, что это такое; потом ладонь сжалась в кулак, и я почувствовал, что ее тело перестало сопротивляться. Я увидел, как она, словно приготовившись спать, опустила веки, а я знал, что таким образом она дает обычно по­нять, что принимает мою любовь и готова ею насладить­ся. Так я ее и взял, не дождавшись, пока она разденется, с неистовством большим, чем обычно. Ее тело казалось мне чем-то вроде спортивной площадки, на которой я должен был соревноваться с актером в силе и выносливо­сти. Я взял ее молча, но в момент оргазма выдохнул ей прямо в лицо:

— Проститутка.

Мне показалось — хотя, может быть, я ошибся, — что по ее губам пробежала еле заметная улыбка, но я так и не понял, чем она вызвана: испытанным ею наслаждением или моими оскорбительными словами.

Потом, лежа рядом с ней, уже уснувшей, я, по обык­новению, проанализировал все случившееся, и понял, что физическое обладание меня не удовлетворило. Не говоря даже обо всем остальном, та двусмысленная иро­ническая улыбка, которой она ответила на оскорбление, подтверждала, насколько тщетны все попытки овладеть ею посредством любовного акта. Но я видел, как зажала она в кулаке ассигнации, а так как во время любви она прикрывала рукою лоб, эти ассигнации все время были у меня перед глазами. И внезапно мне пришло в голову, что, может быть, после краха всех предыдущих моих по­пыток овладеть ею как раз деньги и будут той ловушкой, в которую я смогу ее заманить. Ведь она упиралась только до той минуты, когда я сунул ей в руку деньги, стало быть, я думал о ней раньше неправильно и по характеру она была продажной. А значит, задача теперь сводилась всего лишь к тому, чтобы доказать, что она именно такая, и свести тайну ее независимости к проблеме цены.

Чечилия проспала какое-то время около меня — ров­но столько, сколько спала обычно, и в той же позе, что обычно; потом проснулась, механически чмокнула меня в щеку, поднялась с дивана, разглаживая ладонями смя­тую одежду. Обе ассигнации, сложенные вчетверо, валя­лись на полу, куда они упали после любви. Чечилия под­няла их, открыла сумочку и тщательно уложила их в ко­шелек. Я спросил:

— Так что, ты все еще хочешь, чтобы мы разошлись?

Казалось, она не уловила намека, содержащегося в этом «еще».

— Как хочешь, — равнодушно сказала она. — Если хочешь, чтобы мы продолжали встречаться, я не против. Если хочешь разойтись, разойдемся.

Таким образом, подумал я не без изумления, приня­тые деньги сослужили свою службу всего лишь один раз; они не подсказали ее ленивому воображению, что суще­ствует приятная перспектива заработать таким образом и еще. Я спросил:

— В случае, если ты останешься, почему ты это сде­лаешь?

— Потому что я тебя люблю.

— А если бы я попросил тебя бросить Лучани, ты бы согласилась?

— А, нет, это нет.

Я невольно почувствовал себя задетым решительностью этого отказа:

— Ты могла бы сказать это не с такой живостью.

— Прости.

— Таким образом, впредь я обязан делиться с Лучани?

Казалось, она оживилась, как будто я наконец-то коснулся чувствительного места.

— Но что тебе до этого? Почему тебе это так неприятно? Я буду приходить к тебе, как и раньше, ничего не изменится.

Я мысленно повторил: «Ничего не изменится», сознавая, что по крайней мере для нее это так и есть. Она взглянула на меня с любопытством, почти что с сочувствием. Потом сказала:

— А ты знаешь, мне было бы очень жаль с тобой расстаться.

Меня поразила несомненная искренность этих слов.

Я спросил:

— В самом деле?

— Да, я очень к тебе привыкла.

— Но тебе было бы так же жалко расстаться с Лучани, верно?

— Д-да, очень жалко.

— К нему ты тоже привыкла?

— Это две разные вещи.

Я промолчал. Каким образом мы с Лучани могли представлять собой «две разные вещи», раз Чечилии от каждого из нас нужно было одно и то же: элементарный физический акт? Я спросил:

— То есть ты хотела бы иметь нас обоих?

Я увидел, как она кивнула, храня загадочное молча­ние, исполненное упрямой детской жадности. Потом сказала: