Книга Пятнадцать суток за сундук мертвеца - Фаина Раевская

Сашка вопросительно посмотрел в мою сторону, а нахальные черти в его глазах состроили гнусные рожи.

— Не возражаю, — буркнула я, подозревая этих двоих во всех смертных грехах.

— Вот и славно! — широко улыбнулся Саня. — Идите, девочки, собирайтесь, а я пока посуду помою.

Я закатила глаза, собираясь немедленно скончаться от разрыва сердца. Клавка была спокойна, как английская королева на собственных похоронах.

— Вы только недолго, — настиг нас в коридоре Сашкин вопль. — А то в пробках застрянем.

В полукоматозном состоянии я принялась одеваться, не решаясь спросить Клавку о причинах поразительных метаморфоз. Изредка по ее лицу змеилась хитрая улыбка, заставлявшая меня нервничать. Наконец я дошла до точки кипения и отважилась задать сестре вопрос:

— Клав, а чего это Сашка посуду моет?

— А почему бы ему и не помыть? — равнодушно пожала плечами Клавдия. — Он и завтрак готовил, между прочим. Представляешь, выхожу на кухню, а там Александр Михайлович хозяйничает! А глаза при этом такие хитрые, черти так и скачут!

— Ты тоже заметила? Я-то давно просекла: у него в глазах гнездо. Черти там живут и еще дети их…

— Чьи? — округлила глаза Клавка.

— Чертячьи!

Клюквина покрутила пальцем у виска и наставительно изрекла:

— Замуж тебе пора, Афанасия. А то вон мозги-то уже набекрень. А Саня твой, кстати, о-очень положительный мужчина, просто находка для умной женщины!

— На что это ты намекаешь? — обозлилась я

— Ни-ни, боже упаси. Я не намекаю. Просто разглядела наконец в Сане целую кучу достоинств.

— Интересно, когда только успела? — я ехидно прищурилась. — А он в тебе тоже кучу нашел?

Клавдия внимательно на меня посмотрела и усмехнулась:

— Афоня, ты никак ревнуешь?

— Больно надо! — фыркнула я и задумалась.

Вдруг Клюква права? Припомнив события последних дней, я пришла к выводу, что мое отношение к Шуше изменилось. Раньше его ухаживания оставляли меня равнодушной. Да и какие, собственно, могут быть ухаживания на учительских посиделках?! Если кто не знает, поясню. Учителя — это совершенно особые представители человечества. Если нормальные люди работают только на работе и в строго отведенное для этого время, то представители отряда учителей работают круглосу-точно и в любом месте. Мозг учителя не отдыхает даже во сне. Отсюда и непростительно высокое число мужей, сбежавших от жен-педагогов. Ну какому психически здоровому мужчине понравится, когда любимая супруга во сне вместо его имени бормочет что-то типа: «Петров, сколько можно говорить — дневник нужно носить в портфеле, а не в кармане штанов!» Учительские банкеты и сабантуи начинаются, как правило, с торжественной клятвы «Ни слова о работе!», а заканчиваются перемыванием косточек любимых Ивановых и Сидоровых. В такой обстановке внимание противоположного пола воспринимается как легкое недоразумение. Сейчас обстоятельства сложились таким образом, что Сашкино ухаживание пало на благоприятную почву и уже дает свои всходы. Может, я и в самом деле ревную?

Мучительный поиск ответа на этот вопрос заставил меня притихнуть. В таком сомнамбулическом состоянии я загрузилась в машину, и мы тронулись в путь. Молчали довольно долго. Лишь когда выехали на Садовое кольцо, Клавдия сделала потише радио и попросила:

— Саш, ты бы хоть о себе рассказал.

— А что рассказывать? Молодой, холостой, обеспеченный…

— Ты давай не ерничай, — прервала Клюква поток саморекламы. — Помнишь, как классик говорил: «С чувством, с толком, с расстановкой…» О семье расскажи, о родителях.

— Семья? Да семья-то моя — я и Нинка с ее мужем и отпрысками. Родители умерли. Сначала мать — пять лет назад. Рак у нее был. А два года назад отца схоронили. Мама всю жизнь медсестрой проработала в поликлинике, а батя — пролетарий конкретный. На оборонке работал фрезеровщиком.

— Пил? — строго спросила Клавдия.

— Всяко бывало, — пожал плечами Сашка, — особенно по молодости. Правда, бросил потом из-за одного казуса…

В общем, отец Сашки, Михаил Игнатьевич, как было сказано, трудился на одном оборонном предприятии. А где оборонка — там и спирт. По технологии производства спиртом полагалось промывать и протирать все на свете, чтобы соблюсти чистоту и почти стерильность. Поэтому пили на заводе ужасно, впрочем, как и на любом нормальном советском заводе. Между тем, всем известно, что спирт — это жидкая валюта. Им можно расплатиться практически за любую услугу. Сотрудники предприятия пили, сколько влезет, и воровали, как могли. Охрана ловила, а администрация устраивала показательные суды. После них почему-то тащили с удвоенной силой. От отчаяния, что ли? Михаил Игнатьевич, будучи от природы смекалистым и по-русски оборотистым мужиком, какое-то время присматривался к несунам. Он почти ежедневно наблюдал, как охрана изымает на проходных грелки и шланги, бутылки и фляги со спин, животов, из рукавов и штанин и, пардон, трусов, шапок, сапог, из подмышек, словом — изо всех возможных углов и закоулков человеческого организма. Михаил Игнатьевич пошел принципиально иным путем. Он ежедневно выносил с предприятия пол-литра чистейшего, как слеза, спирта… в презервативе, который, правда, надевался не туда, куда рекомендовало Министерство здравоохранения. Он был полупроглочен, а верхняя часть зажата зубами. Технология заполнения емкости драгоценной жидкостью была проста до гениальности: внутрь презерватива аккуратно вводилась трубочка с воронкой, и туда осторожно вливалось пол-литра спирта. После этого оставалось только, выпучив глаза, миновать бдительных охранников на проходной. За углом Михаила Игнатьевича ждал знакомый кореш с пустой тарой и воронкой. Горючее сливалось, опустевшая емкость извлекалась из желудка и выбрасывалась. Это сейчас такой способ контрабанды известен даже первоклассникам. А тогда подобное ноу-хау было очень даже современным и, главное, своевременным.

Все кончилось очень неожиданно и имело печальные последствия. Ранней весной после продолжительной оттепели ударил морозец. Не так, чтобы сильный, но дорога от цеха до дома превратилась в олимпийский каток. Михаил Игнатьевич чувствовал себя женщиной на последнем месяце беременности — с такой осторожностью нес он свое тело к выходу. Завидев посиневшего от холода и нетерпения приятеля, Михаил Игнатьевич сделал успокоительный жест рукой: мол, не волнуйся, все в порядке, сейчас согреемся. Вот этот-то жест и стал роковым: бедняга поскользнулся, пару секунд балансировал, пытаясь сохранить равновесие, а затем очень живописно шлепнулся на живот. Зубы клацнули, и презерватив полностью погрузился в желудок. Что ни говорите, а пол-литра чистого спирта все же многовато даже для тренированного человека. Перепугавшись, Михаил Игнатьевич встал на четвереньки и сунул два пальца в рот. Струя спирта ударила в обледеневшую землю… Несчастный кореш рыдал, глядя, как исчезает ценный продукт. Хрипя обожженным горлом, Михаил Игнатьевич скорбел, как мог.

— С тех пор отец не пил ничего крепче кефира.