Книга Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На шестой день поста у Веры начался кризис. Подъем температуры был небольшой, и Каденька сказала, что это дурной признак. Но Надя, Софи и Печинога не теряли надежды, объясняя друг другу, что особенности кризиса связаны с применением шаманского лечения.
В этот же день по льду Тавды в Егорьевск прибыли волокуши с горным оборудованием, сопровождающие их рабочие-самоеды и Иван Парфенович Гордеев вместе со своим управляющим Дмитрием Михайловичем Опалинским.
в которой Машенька беседует со странницами, Петя Гордеев получает огнестрельное ранение и исповедуется сестре, а читатель уясняет для себя тайну трактирного привидения
Стараясь избавиться от переполнявших ее чувств или хоть немного приглушить их разбег, Машенька то и дело присаживалась к роялю, играла одну за другой разученные пьесы. Успокоение, обычно приходившее к ней во время музыкальных упражнений, нынче бежало прочь, каждый аккорд по-новому волновал, вызывал то или иное воспоминание.
Хотя бы поговорить с кем! Но ведь как назло, когда нужны, никто носа не кажет. То этих кузин метлой не вымести, то как повымерли все. И Софи куда-то подевалась, не зовет на следующий урок. Урок-то ладно, Машенька все педагогические приемы Софи (точнее, ее французского учителя) давно уловила и нынче вполне могла тренироваться сама, соответствующим образом настраиваясь. Да не в этом дело, ведь после можно чаю попить, поговорить! Небось непоседа Софи себе уж какое-нибудь другое развлечение отыскала.
«Хоть с тетенькой поговорю! – решила Машенька. – И ясно все заране, а все ж живой человек, да и любит меня».
Она спустилась в кухню. Марфы там не было, а на лавке у стены сидели две неопределенных лет опрятные женщины в серых платочках. Аккуратно кушали блины, макая их в растопленное масло. Увидя Машеньку, встали, перекрестились, поклонились ей, после еще раз осенили себя широкими крестами и разом пробормотали что-то приветственно-благостное.
«Странницы, – догадалась Машенька. – А вот и кстати. – Где-то внутри поднялось, заклубилось непонятное щекотное озорство. – Вот у них и спрошу. Небось Божьи люди, плохого не посоветуют!»
– И вас Господь спаси, сестры!.. А вот скажите мне… Вы белый свет повидали, а я весь век здесь, в Егорьевске, при батюшке родимом да при тетушке живу. Жизни не знаю. Собралась было в обитель. Но нынче меня, хромоножку, замуж зовут. Не ведаю, как правильно рассудить. Идти или нет?
Та странница, что гляделась помоложе и поприглядней, молча уставилась на Машеньку круглыми голубыми, почти без ресниц глазами. Старшая сказала строго:
– Пречистой Деве молись!
– Да я уж молилась. – Машенька потупила взор. – Нет мне ответа.
– Еще молись! Прочти пять раз… – начала старшая, но младшая вдруг торопливо перебила:
– А тебе люб ли?
– Мне другой люб, – решительно сказала Машенька (странницы, что ж, сегодня здесь, а завтра – и нет их). – Да только что ж тому-то на хромоножку глядеть?
– А этот что? – жадно продолжала выспрашивать младшая странница.
Старшая подняла голову, нахмурясь, глядела на Машеньку. Лик у нее оказался строгий и темный, как на старых иконах. Машенька поежилась.
– А этот, должно быть, на приданое зарится. Но ведь по чести зовет.
– А что ж ты сама-то хочешь?
– Любви. – Машенька пожала плечами, опустила голову, не в силах больше выносить сверлящей ярости взгляда старшей странницы. Потом вдруг озлилась. – Что ж мне? Если я каличка, перестарок, так мне и хотеться любить не может? Где то написано?! В каком каноне?
– Точно ли? – вдруг скрипучим голосом спросила старшая. – Может – покоя? Или дома хорошего, достатку, детишек, от людей уважения?
– Нет. – Машенька помотала головой. – Любви.
– Тогда – иди туда.
– Куда? Замуж? – не поняла девушка.
– В любовь, дура, – сказала странница и поднялась со скамьи, вдруг оказавшись почти на голову выше Машеньки. – Только помни: кто в любовь ушел, уж назад не вернется. Обратной оттуда дороги, как и из монастыря, Господом не предусмотрено. Что ж… Спасибо этому дому за кров, за хлеб насущный. Пора нам дальше идти. Пошли, Ирина…
Ирина молча перекрестилась, что-то пробормотала. Машенька с трудом сумела разобрать: «Пресвятая Дева, без греха зачавшая, моли Бога о нас, да не постыдимся в уповании на Тя…»
Вдруг на глаза Машеньки навернулись и разом пролились сладкие слезы. Обычно такое бывало с ней в церкви, когда вступал хор и казалось, что мальчишеские дисканты учеников господина Златовратского доносятся прямо с горних высей. А нынче… Нынче все было наособицу.
Странницы вышли.
Волокуша принадлежала кому-то из егорьевских подрядчиков. Сразу не вспомнилось кому. Хотя коняшку Иван Парфенович узнал. Приметный коняшка – коротконогий, толст, как бочка, и со звездою во лбу.
Мефодий бежал впереди и махал руками, как шаман черной веры во время камлания. В углах губ – пена, глаза дикие, испуганные. Вылитый шаман. Для всегда степенного Мефодия – явный непорядок в облике.
Аниска метнулась было к нему со скороговоркой вопросов, он ее рукавом снес и сразу наверх. Иван Парфенович шагнул к двери.
Шапки на Мефодии еще на улице не было, потому, войдя в кабинет, он по привычке шоркнул рукой по кудлатой голове.
– С молодым хозяином – беда!
– Что ж за беда? – усмехнулся Иван Парфенович. – Напился в хлам и под чужим забором повалился? Али поморозил чего? Так оно ему вроде так и так без надобности…
– Стреляли в него…
– Стреля-али?! – Иван Парфенович словно разом увеличился в размерах, налился дурной кровью. – Кто посмел?!! – И тут же сообразил, что спросил не главное. – Жив?!
– Живой, живой, – заторопился успокоить Мефодий. – И в памяти. Только кровищи больно уж много… Лекаря бы надо…
– Пошли за Пичугиным!.. Нет, сам поезжай! Привези хоть как… А что ж он говорит, Петька-то? Видел кого?
«Понятно! Все понятно! Вот с какой стороны подобрались, ироды! Знают, что сам Гордеев ни Бога, ни черта не боится, вот и решили… через детей… Но кто?!! Кто посмел стрелять в остолопа Петрушу? Да пусть хоть сто раз остолоп, но ведь сын же… Сын!.. А ведь еще и Машенька есть… А что, если ее… Нет, шалите! Найду, на первой же березе повешу! Сам, своими руками! Вот этими…»
Гордеев взглянул на свои мосластые коричневые руки. Растопыренные пальцы дрожали. Начал перебирать врагов, обиженных, просто злыдней, которые в отместку ему могли сотворить такое… Получалось много, очень много. Но надо думать, искать! В самом деле, не на Петьку же замахнулась чья-то рука… Кому он нужен, пьянчужка несчастный! Уж чего проще, муж, на измену супруги озлившийся, и того нет, потому что не крутит Петька с чужими бабами…
