Книга Сад вечерних туманов - Тан Тван Энг

Почти все магазины в Танах-Рате уже закрылись по случаю китайского Нового года. Я свернула с главной дороги и по усыпанной листьями улочке поехала к гостинице «Коптильня», перед ложнотюдоровским фасадом которой густо росли пурпурные бугенвиллеи. Гостиница с ее низкими потолочными балками, толстыми коричневыми коврами, громоздкой мебелью и стенами, украшенными живописными сценами охоты на лис в пыльных золоченых рамах, напоминала мне о сельских постоялых дворах вокруг Кембриджа. Служащий, стоявший за стойкой портье, указал мне на телефон в нише за вестибюлем. Инспектор Ву взял трубку, когда я уже собиралась дать отбой, и я рассказала ему о намерении Квай Хуна сдаться. Сквозь сплошной треск разрядов на линии я услышала, как инспектор тихо присвистнул.

– Он член окружного комитета Южного Перака, – сказал он. – Большая шишка. Ему известны имена всех командиров частей и членов комитета.

– Ну, так прямо сейчас он сидит у меня в бунгало с тремя своими товарищами. Он проведет вас к их лагерю, только вам нужно приехать немедленно.

– Ваш-то черпак как в этом горшке оказался? – задал вопрос Ву.

Носильщик, толкая перед собой тележку с багажом, прошел мимо меня вслед за европейской парой. Я понизила голос:

– Как вы и предупреждали меня раньше, я хорошо известна К-Там.

Без каких-то минут одиннадцать инспектор Ву со своими людьми примчались к моему бунгало на машинах без номеров. Чайные поля вокруг были пусты, тем не менее полиция закутала одеялами головы К-Тов, прежде чем препроводила их в лишенный окон фургончик.

– Так, значит, негодяи взяли и заявились сюда, нежданно-негаданно, невесть откуда, и обратились к вам за помощью? – спросил инспектор Ву, когда его люди захлопнули дверцу фургончика и заперли ее.

– Потрясающее невежество в этикете общения, правда? – усмехнулась я в ответ. – Могли бы, по крайности, записку подбросить, спросить, в какое время мне будет удобно их принять. Сколько, по-вашему, денег они получат?

Инспектор сделал долгую затяжку сигаретой.

– Тысяч двадцать долларов, возможно. Может, даже и больше, если наш набег накроет каких-нибудь высокопоставленных коммунистов. Вам с этого тоже, может, перепадет. Немножко. – Он взглянул на меня, и я поняла: ожидает, что я откажусь.

– А вас не приводит в негодование, что они получат вознаграждение, тогда как жизнями рискуете вы, полицейские?

– Эта схема приносит нам массу полезных разведданных.

Ву отбросил окурок сигареты и сел в машину.

– На вашем месте, мисс Тео, – сказал он, – я бы несколько месяцев держался настороже. Если К-Ты прознают о вашей роли в этом, они вознамерятся вас так наказать, чтоб другим неповадно было. А память у них долгая. – Захлопнув дверцу, инспектор опустил стекло. – Вы едете к родным на лунный Новый год? На тот случай, если нам понадобится связаться с вами?

Неделю назад тот же вопрос задал мне отец.

– Я останусь тут, инспектор Ву.

– Что ж, в любом случае счастливого Нового года, мисс Тео!

Ву отдал приказ водителю заводить.

– Кунг хей фат чой![168]– пожелал он мне, когда машина тронулась.

Прибираясь на кухне, я раздумывала над словами Квай Хуна, признавшегося мне, пока мы ожидали инспектора Ву:

– Меня, знаете ли, британцы обучали. Отряд 136. В нем нас с сотню было. Послали нас на подготовку в Сингапур, когда джапы высадились. А теперь мы враги. – Он подошел к окну над раковиной и раздвинул шторки. – А он недалеко отсюда.

– Кто?

– Чинь Пен. Вон там его база, – он указал в окно на горную вершину. – Гунунг-Плата.

Я глянула на оставленное им на столе ружье: дерево приклада было изъедено термитами.

– Если проведете их к нему, станете очень богатым человеком.

Он оглядел кухню. Товарищи его сидели в гостиной. Понизив голос, он спросил:

– Вы у джапов в плену были, да?

Я не ответила, а он продолжил:

– С нами было несколько джапов.

– И что они делали?

– Эти гады отказались сложить оружие, когда проиграли войну. Хотели и дальше сражаться. Пришли к нам, умоляли, чтоб мы дали им пристанище. А в обмен показали нам, где их армия припрятала склад оружия.

– Они и сейчас с вами, эти джапы?

– Большая часть из них дезертировали в последние месяцы. Ушли из джунглей, сами сдались, – сказал Квай Хун. – Три месяца назад Центральный комитет принял решение, что джапам, которые все еще оставались с нами, больше доверять нельзя. Мне приказали убить их.

Он втянул нижнюю губу в рот.

– Как-то утром мы вышли из лагеря: я, мои солдаты и четыре джапа. Я сказал им, что нам приказано встретить важное лицо и сопроводить его до лагеря. Эти джапы были с нами с 1945 года, друзьями нам стали, – он вытолкнул, неприлично чмокнув, губу изо рта. – Когда мы добрались до болота, то пристрелили их.

– Если хорошенько попросите, – бросила я, – то, уверена: Темплер вам за это медаль даст.

– А вот оскорблять-то незачем, лах. – Он сердито уставился на меня. – Джап, с которым я ближе всего сошелся… я решил застрелить его последним, знаете ли, ради нашей дружбы. И знаете, что он сказал прямо перед тем, как я в него выстрелил? Сказал: я слышал об огромной куче военной добычи, которую джапская армия припрятала в джунглях – золотые слитки и драгоценные камни, украденные у нас, китайцев. Если я оставлю его в живых, то он, мол, поможет мне отыскать их.

– Человек, которого вот-вот пристрелят, что угодно скажет.

– Да, но мы оба знаем, что это правда, так ведь? – кивнул он. – Слухи о добыче носятся вокруг уже который год. Центральный комитет даже создал группу для ее поиска.

– Что же вы сделали с тем японцем, вашим другом?

– То, что всегда делал, – отчеканил он. – Я выполнил приказ.

Аритомо не стал расспрашивать, почему я припозднилась с приходом в Югири, а я не оправдывалась. Позже днем, разравнивая земельную грядку, я вдруг разогнулась и, обернувшись, глянула на него. Он стоял не шелохнувшись, устремив взгляд на горы вокруг Гунунг-Платы. Порыв ветра донес до нас едва слышный треск выстрелов, а спустя несколько секунд послышалось глухое буханье миномета. Простояв минуту-другую, мы переглянулись и вернулись к своей работе.

У китайцев полагается, чтобы все дети из самых дальних уголков земли в канун Нового лунного года съезжались к своим родителям на общесемейный ужин. Не сделать этого – значит проявить непочтительность к родителям: наихудший грех, в каком только может быть обвинен человек. Можно быть казнокрадом или убийцей, но если кто-то повинен в непочтительности к родителям, то общество (во всяком случае, общество, в котором я выросла) не так-то легко дарует ему прощение. Эмили неодобрительно ворчала, когда я сказала ей, что остаюсь на высокогорье на все четырнадцать дней празднования лунного Нового года.