Книга После войны - Ридиан Брук

– Или… – Он зажал ими нос и брезгливо скривился, словно от дурного запаха.

– Или… – Он наклонился и сделал вид, будто поднимает что-то с земли.

– Или… – Он полез в карман, достал сигарету и, зажав один конец щипцами, поднес ко рту и щегольски выпустил струйку дыма. – Дамы их с руками оторвут.

Однако на публику представление, похоже, впечатления не произвело. Хором критиков управлял мальчишка с копьем.

– Людям не нужны щипцы для сахара. Людям нужна картошка.

– Зря только перевел сигарету, Ози.

– Плохая сделка.

Ози вскинул руки:

– Ну держитесь. У меня есть кое-что особенное. Благодаря малышу томми. Кое-что совершенно особенное.

Он сунул руку под шкуру зебры и вытащил пузырек в форме сигары. Фрида узнала лекарство, которое принимал Альберт. Перватин, наркотик. Его давали молодым солдатам для поддержания духа в последние, горькие дни войны.

– Одна такая штучка придаст сил и согреет. Проглотил – и не чувствуешь голода. У Берти целая коробка, а я взял по тюбику для всех нас. – Он замолчал и повернулся к двери. – Эй, глядите-ка, кто тут.

– Это не для детей, – сказала Фрида, не переступая порог, – вдруг придется уносить ноги.

Беспризорник вскинул копье к плечу, и тонкое древко задрожало.

– Ты кто?

Другой, в пробковом шлеме, спрыгнул с бильярдного стола.

– Все в порядке – она девчонка Берти.

Мальчишка с копьем опустил оружие.

– Откуда ты знаешь, кто я? – спросила Фрида.

– Я тебя видел.

– Где видел?

– Видел, как ты… – Мальчишка сунул указательный палец правой руки в кружок из указательного и большого левой. Туда-сюда, туда-сюда. Его друзья захихикали.

Врезать бы наглецу. Где он видел их? В доме в Бланкенезе? Или здесь?

– Где он?

– Наверху, с другом.

– С каким другом?

Мальчишка помахал пузырьком с перватином.

Альберт был в хозяйской спальне, но не в постели – он танцевал под пластинку, крутившуюся на портативном фонографе. Любительницей таких грубоватых мелодий была Хайке, слушавшая их по «Радио Гамбург», – одни сплошные барабаны, грохочущие медные инструменты и полный сумбур. Видеть, как Альберт танцует под эту музыку, было неприятно. Голый по пояс, он и двигался расхлябанно, как марионетка, которую дергает за веревочки пьяный кукловод, и при этом беспорядочно топал ногами, будто давил муравьев на ковре. Поглощенный танцем, он даже не заметил, как она вошла. Ей стало неловко. Этот дергающийся, скачущий, подпрыгивающий парень не мог быть тем сдержанным, уравновешенным Альбертом, которого она знала. Сейчас он походил на одержимого.

– Альберт? Что ты делаешь?

Он повернулся, но ничуть не смутился и продолжал извиваться.

– Моя госпожа… истинная дочь Германии… – Он скользнул в ее сторону крадущейся походкой, пританцовывая, приглашая присоединиться. Кожа блестела от пота, зрачки расширились, глаза налились кровью – таким глазам она бы не доверилась.

Фрида вытащила из-под юбки украденную папку и протянула ему:

– У меня тут кое-что важное.

– Бенни Гудмен. Бенни Гудмен. Танцуй! – Он протянул руку. Настойчиво. Рука лоснилась от липкого пота. Шрам с двумя восьмерками на бицепсе судорожно подергивался.

Ей хотелось угодить ему, но она не умела танцевать.

– Я не могу.

– Можешь… ты же настоящая германская девушка.

Он положил одну руку ей на бедро, а другой повел. Фрида прижала папку к груди и задвигала ногами из стороны в сторону. Не получалось. Бестолковая музыка… слишком анархическая, слишком непонятная. И Альберт ей нужен… не такой! Чем больше он дергался, тем меньше она его узнавала.

– Я не могу!

Альберт попятился, пританцовывая, к фонографу. Снял иглу с пластинки.

– Так, так, так. Девочка не желает танцевать. Делу время, потехе час. Ну ладно, давай, подруга. Показывай, что у тебя.

Она вручила ему папку. Альберт остановил музыку, но продолжал дергаться под звучащий в голове рваный ритм. Взял папку, погладил.

– Конфиденциально… Это хорошо. – Он снял резинку, открыл папку и стал читать, беззвучно шевеля губами. Потом одобрительно кивнул. – Где ты это взяла?

– У полковника.

Альберт почитал еще, довольно мурлыча под нос.

– Годится?

Он отложил папку и посмотрел на нее уже по-другому, жадно. Фрида видела, как сильно и часто бьется жилка у него на шее, чувствовала его возбуждение. Помня о той власти, которую имела над ним раньше, она начала расстегивать его ремень. Он опять что-то замурлыкал и, дернув ее на себя, поднял юбку, а она стащила вниз колготки и трусы и прислонилась спиной к спинке кровати. Проталкиваясь в нее, он постанывал от наслаждения, и она снова наливалась гордостью, ощущая свою власть. Она тоже начала стонать, чтобы сделать ему приятное, а потом поймала себя на том, что делает это непроизвольно, не только для него, но и для себя. В этот раз ему потребовалось гораздо больше времени, чтобы дойти до финиша, и она успела испытать новые удовольствия. Кончив, он привалился к ней, обмякший и податливый. Потом отступил и застегнул брюки. Чувства обострились, казалось, она видит и слышит все в комнате и за пределами дома.

– Ты сделаешь мне метку?

Он засмеялся и бросил в рот еще одну таблетку перватина.

– Хорошо.

Вытащив сигарету из пачки на прикроватной тумбочке, Альберт прикурил, затянулся и подошел к ней.

– Будет больно.

– Мне все равно.

– Где ты хочешь?

Она протянула руку и обвела мягкое место на предплечье.

– Можешь выпить таблетку, тогда ничего не почувствуешь.

Фрида покачала головой:

– Я хочу чувствовать.

Альберт крепко схватил ее за запястье, вдавил горящий кончик сигареты в руку и держал до тех пор, пока сигарета не погасла. Фрида постаралась не вскрикнуть и лишь с шипением втягивала воздух сквозь стиснутые зубы. Он снова зажег сигарету и сделал еще одно «О» над ожогом, чтобы завершить восьмерку. Фрида посмотрела на свежую отметину, два красных кружка, пульсирующих болью. Как странно пахнет горелая кожа. Фрида представила горящую мать – все тело одна сплошная огненная метка – и кивнула Альберту. Он попытался прикурить ту же сигарету, но она так сплющилась, что не зажигалась. Он взял другую и сделал следующее «О» рядом с первой восьмеркой. На последнем «О» Фрида вдруг поняла, что стонет от удовольствия, прямо как несколько минут назад. Когда Альберт закончил, Фрида взяла его лицо в ладони, как делают взрослые, – а она теперь, конечно же, взрослая – и заглянула ему в глаза. Бездонные зрачки дергались, а ей хотелось, чтобы они видели только ее.