Книга Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны - Василий Звягинцев

– Хорошо, про бумаги запомнили, второй раз за ними в сейф бежать не придётся. Так вот, имея возможность копировать такие документы, мне вашу расписку изобразить – делать нечего.

– Тогда что? Монолог перед телекамерой?

– Ну как вы всё приземлённо мыслите, Лерой. Вокруг вас картина мироздания рушится, «Последний день Помпеи» кисти художника Брюллова, а вы о такой ерунде. Нужны мне ваши расписки и интервью. Я хочу того, что Костя Остен-Бакен хотел от польской красавицы Инги Зайонц. Просто с сегодняшнего дня, с сего самого момента, вы становитесь сотрудником моего института. Я и документик вам выправлю, и оклад жалованья положу. Не хуже цэрэушного. Плюс квартирные, столовые, полевые, прогонные и пошивочные[126]. Взамен полная и нелицемерная лояльность. Корпоративный дух и так далее. Нынешней службе это мешать не будет. Согласны?

– А у меня есть выбор?

– Вот только не надо этой жалобной обречённости. Выбор всегда есть. Хотя бы как у Савинкова. – Фёст указал на окно[127]. – Но спешить некуда, ваш «долг», ваша организация, как и сама страна, на мой взгляд, не заслуживают того, чтобы из-за них с собой кончать. Впереди ведь столько интересного…

Вадим выпил свой коньяк, глотнул кофе, снова закурил, давая возможность «пациенту» обдумать его слова.

– И вы поверите мне, просто так, без условий и доказательств? – через минуту примерно ответил Лютенс, проглотив достаточно оскорбительный пассаж Ляхова. Впрочем… Что ему действительно эта Америка? Есть на свете места и поинтереснее.

– Если скажу – «да», уже вы мне не поверите. Исходя из менталитета. И, между прочим, напрасно. Я в людях разбираюсь. Не только без медицинской спецаппаратуры, но и без «полиграфа Киллера». Соврёте – увижу. Согласитесь сотрудничать и вздумаете двойную игру вести, тоже узнаю, даже если мы будем друг от друга очень далеко. А вам нужны неприятности? Серьёзные, я имею в виду. Лучше прямо сейчас откажитесь, и расстанемся, как уважающие друг друга люди.

– Нет, Вадим… Петрович, кажется? Отказываться я не буду. И готов вам принести, как её… вассальную клятву верности.

– Принимается, – коротко кивнул Фёст, но никаким другим движением не обозначил это самое «принятие».

– А как быть с тем… с теми, кто пытался меня отравить? Они ведь сильно… удивятся, что я вдруг жив.

– Я же говорил, препарат в принципе сильно пролонгированного действия. Они же не знают, сколько и чего вы именно вчера выпили, и едва ли достоверно представляют степень резистентности вашего организма именно к нему. А когда пройдёт контрольное время, я думаю, отравителям будет глубоко не до вас. Их, может, самих к тому времени… Бог накажет.

На этом имеющий судьбоносное значение диалог закончился, продолжился уже просто разговор двух понявших друг друга мужчин, которым больше незачем переливать из пустого в порожнее и размазывать белую кашу по чистому столу. Ни один из них, в конце концов, не был в молодости раввином[128].

Лютенс спросил Вадима, как можно объяснить странное сходство Герты-Рыси с военными девушками на блокпосту.

– И не сёстры, и типажи довольно разные, а вроде из одной семьи.

– При этом вы смотрели на тех девушек минут пять от силы…

– Зато нафотографировал я их вволю…

– Вот и чудесно. Сможете загнать в «Нью-Йоркер», допустим, баксов по тысяче…

– Куда как дороже, – теперь уже без напряжения улыбнулся американец.

– Значит, опять девушку обманули, Герту, я имею в виду…

– А как же? Если человек предлагает цент за вещь, что стоит доллар, кто же станет спорить?

– И я о том же…

Лютенс начал расспрашивать Вадима, как реально можно осуществить переход отсюда в другую Америку. Мол, интересно же до невозможности, во что превратилась его страна в тех обстоятельствах, в которых Россия стала новой Империей.

– Реально не слишком сложно, но долго. Сначала отсюда поездом или самолётом до того места, где есть терминал, потом уже оттуда обратно в Москву или любой город, имеющий воздушное сообщение с вашими САСШ.

– Там САСШ, не США? Как раньше было?

Ляхов пожал плечами.

– Как хотят, так и называют. Но особо ярких впечатлений я вам там не обещаю. Разве что – Родина… По сравнению с Россией – унылая страна. Представьте затянувшиеся больше чем на полвека времена Великой депрессии. Там Второй мировой не случилось, и денег, соответственно, со всего мира срубить не вышло. Чтобы было понятнее – за полдоллара, если он у вас есть, там можно плотно пообедать в обжорке. Никаких гамбургеров, похлёбка, свинина с бобами и чай. Перечитайте Ильфа с Петровым, «Одноэтажная Америка». Вот примерно так.

Лютенс призадумался.

– А в той же Москве?

– За полтину гораздо лучше, у Тестова, например. С непременной рюмкой водки.

Лютенс ещё подумал и задал последний вопрос, вполне естественный:

– А курс?

– Золотом два доллара за рубль.

– Так у нас, выходит, дешевле?

– В Зимбабве ещё дешевле, – хмыкнул Ляхов без всякого уважения к национальным чувствам собеседника. – Только у нас зарплата рабочего сто рублей в месяц, а там – 40 долларов.

Ещё некоторое время поговорили фактически ни о чём. Лютенс задавал разные вопросы, иногда с подтекстом, иногда без, Ляхов отвечал, и всё это походило на разговор давно друг друга знающих людей, одного круга, но не связанных дружескими узами. Да и странно было бы, чтоб два – по-любому суди – непримиримых врага вдруг в чисто библейском стиле обратились бы в агнцев, мирно щиплющих травку в саду Эдема.

Случилось по-другому. Лютенс, являясь гражданином государства, по факту составленного из в той или иной мере предателей, с самого основания Нового Амстердама: людей любых национальностей, отказавшихся от родины, какой бы она ни была, исключительно ради более толстого куска хлеба, тем более если с маслом, на генетическом уровне не имел механизма, категорически исключающего переход на сторону врага. Или хотя бы не исключающего совсем (человек слаб), но на уровне так называемой совести подобный переход осуждающего.