Книга Благословенный камень - Барбара Вуд

Амелия всей душой изболелась за Корнелию, которой сейчас было семнадцать лет — столько же, сколько и ей самой, когда она родила своего первого ребенка, мальчика, которому сейчас было бы двадцать шесть лет, если бы он выжил. Вторая беременность Амелии закончилась выкидышем, забеременев же в третий раз — ей тогда был двадцать один год — она родила своего старшего сына, Корнелиуса, которому сейчас уже исполнилось двадцать два и который изучал право в надежде пойти по стопам своего прославленного отца. После этого Амелия беременела еще семь раз: сначала близнецами, которым теперь было по двадцать лет, потом Корнелией, еще двое детей умерли в младенчестве, потом у них появился Гай, которому теперь уже тринадцать, следующая беременность закончилась выкидышем, и, наконец, шесть лет назад, когда Амелии было тридцать семь лет, у нее случилась последняя беременность, которая навсегда изменила ее жизнь.

Она подошла к постели, на которой лежала ее дочь, и, глядя на Корнелию с сочувствием и тревогой, положила руку на ее пылающий лоб.

Молодая женщина оттолкнула руку матери.

— Где папа? — раздраженно спросила она. — Я хочу видеть папу.

У Амелии внутри все сжалось от боли. Корнелия поддалась на их уговоры остаться в деревне не потому, что ей хотелось быть с матерью — ей хотелось находиться там, когда ее отец вернется из Египта.

— Я послала гонца в Остию, — сказала Амелия. — Ему скажут, как только корабль причалит к берегу.

Корнелия отвернулась и протянула руки своей сестре и невесткам. Другие молодые женщины стали тесниться вокруг ложа, оттеснив Амелию. Она не возражала. Госпожу Амелию вытеснили из семейного круга еще несколько лет назад, когда горе вынудило ее совершить непростительный поступок. И маленькие девочки, которые когда-то боготворили ее и повсюду следовали за ней тенью, отвернулись от женщины, которая, как они решили, больше не заслуживает их любви.

«Да! — захотелось ей крикнуть, ей хотелось кричать об этом все последние шесть лет. — Я изменила мужу! Я искала утешения в объятиях другого мужчины. Но это произошло не потому, что мне хотелось страсти или любви, — меня толкнуло на это горе, потому что моя малышка родилась хромой, и мой муж избавился от нее!»

Но крик, как всегда, застрял у нее в горле — никому не было дела до того, почему Амелия была с другим мужчиной, главное, что была — поэтому она крепко стиснула руки, наблюдая за действиями повитухи. Женщина смазала родовой канал гусиным жиром, но ребенок так и не появился, поэтому он достала из своей сумки длинное белое перышко, села верхом на измученную роженицу и стала щекотать перышком нос Корнелии, чтобы та чихнула.

Госпожа Амелия закрыла глаза — перед ней промелькнуло мучительное воспоминание. Как она рожала в муках своего последнего ребенка, — дитя, которое Корнелий отказался признать, приказав слуге взять малышку, которой было всего несколько минут отроду, и бросить ее в мусорную яму. Амелия так ни разу и не увидела своего ребенка. Как только малышка появилась на свет, ее сразу же отнесли Корнелию, который, едва взглянув на ее искривленную ножку, объявил новорожденную неугодной. Несколько лет Амелия пыталась понять, что такого она сделала, что это случилось, потому что, несомненно, это была ее вина. Иначе чем еще объяснить то, что ребенок родился с уродливой ногой? С болью в сердце она заново переживала свою беременность, месяц за месяцем, пытаясь угадать, где она допустила ошибку, вызвавшую это уродство. И она вспомнила: это было в тот день, когда она сидела в саду их городского дома. Она читала стихи и не почувствовала, как на ногу ей села бабочка. Она заметила ее, лишь случайно опустив взгляд, и Амелию так заворожили ее близость и красота и то, что она совершенно не боялась — потому что преспокойно сидела у нее ноге, такая великолепная в лучах солнца, покачивая своими хрупкими крылышками, что Амелия не стала ее сгонять. Она не знала, сколько бабочка просидела так у нее на ноге, но ясно, что этого оказалось вполне достаточно, чтобы повредить ребенку, который рос у нее во чреве, потому что через три месяца он родился с изуродованной ножкой.

Вот почему госпожа Амелия так оберегала свою дочь последние несколько месяцев — по нескольку раз на дню наблюдала за полетом птиц, высматривала знаки, стараясь не нарушить ни одного табу и не принести в дом несчастье. Когда в сад забежала черная кошка, она велела ее немедленно убить. А когда случайно забрела белая, ее взяли в дом и стали холить и лелеять, чтобы она принесла удачу. Госпожа Амелия не вынесла бы, если бы ее дочери пришлось пережить то же, что пережила она.

Перышко не помогло, поэтому повитуха, снова порывшись у себя в сумке, на этот раз достала пригоршню перца. Она поднесла перец к носу Корнелии и сказала: «Вдохни как можно глубже». Вдохнув, роженица чихнула с такой силой, что вытолкнула ребенка, и помощница закричала: «Головка показалась!»

Через несколько секунд ребенок выскользнул на приготовленное для него одеяло. Пока повитуха перевязывала и перерезала пуповину, Амелия в тревоге стояла возле кровати.

— Это мальчик? — спросила Корнелия, затаив дыхание. — Он здоровый?

Но Амелия не отвечала. Ребенок родился, и теперь женщина отходила на задний план. Дальше будет решать муж ее дочери. Если он откажется от ребенка, то лучше Корнелии ничего о нем не знать, потому что тогда его унесут из дома и бросят в мусорную яму, на произвол стихий.

Как только повитуха запеленала ребенка в одеяло, госпожа Амелия взяла его на руки, поспешно вышла из комнаты. Она слышала, как Корнелия спрашивает повитуху, мальчик это или девочка. Но женщина по собственному опыту знала, что лучше помалкивать. Чем меньше матери будет известно о своем ребенке, тем лучше — мало ли что.

Как только госпожа Амелия вошла в атриум, на нее тут же воззрились находившиеся там молодые люди — ее старший сын Корнелиус, у которого у самого было уже двое маленьких детей; другой ее сын, близнец двадцатилетней дочери Амелии; младший сын, которому было только тринадцать лет; молодой муж ее двадцатилетней дочери; двоюродные братья и близкие друзья и, наконец, девятнадцатилетний муж Корнелии, который гордо выпрямился во весь рост, осознавая всю важность того обряда, который он сейчас должен исполнить, и всю торжественность настоящего момента.

Она положила ребенка к его ногам и отошла. Все застыли не дыша, когда он наклонился и откинул одеяло, чтобы узнать пол ребенка. Если это здоровая девочка, — без какого бы то ни было изъяна, он признает ее своим ребенком, а потом, как того требовала традиция, рабы отнесут ее кормилице. Если же это здоровый мальчик, — тогда он возьмет его на руки и в присутствии семьи и друзей назовет своим сыном.

Секунды тянулись бесконечно долго. Амелия была на грани обморока от страха. Шесть лет назад Корнелий откинул одеяло и увидел девочку, да еще с искривленной ножкой, из-за которой она на всю жизнь осталась бы хромой. Он отвернулся. Гневным голосом приказал рабу выбросить младенца, как будто это мусор. И Корнелия, которой тогда было всего одиннадцать лет, вбежала к ней в спальню с криком: «Мама, папа приказал выбросить ребенка! Ты родила урода?»