Книга Смерть в белом галстуке. Рука в перчатке - Найо Марш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что ж, сэр, мой первый вопрос такой. Не заходили ли вы в Зеленую гостиную на верхнем этаже в час ночи, когда лорд Роберт Госпелл разговаривал там по телефону?
– Нет. Даже близко не подходил. Дальше!
– В котором часу вы покинули Марсдон-Хаус?
– Между двенадцатью и часом.
– Довольно рано, – заметил Аллейн.
– У подопечной моей жены разболелся зуб. Повез ее домой. Вся эта чертовщина стала ей не по силам. Одно жеманство и суета! Вот что сейчас у людей на уме. Выкаблучиваются друг перед другом с утра до вечера. Лошадь такого не выдержит!
– Да, – согласился Аллейн. – Удивляешься, как они выдерживают.
– Ваше имя Аллейн?
– Да, сэр.
– Сын Джорджа Аллейна, верно? Похож. Мы с ним служили в одном полку. Мне шестьдесят семь лет, – с важным видом прибавил генерал Хэлкат-Хэккетт. – Шестьдесят семь. Почему вы не пошли в отцовский полк? Потому что предпочли вот это. Что?
– Вы правы, сэр. Следующий пункт, который…
– Что? Это по расследованию? Ну да!
– Вы потом вернулись в Марсдон-Хаус?
– Какого дьявола я должен был возвращаться?
– Я подумал, что ваша жена, возможно…
Генерал свирепо уставился на второй с краю эстамп.
– Моя жена предпочла остаться. На самом деле Роберт Госпелл предложил отвезти ее домой.
– Однако не сделал этого?
– Проклятие, сэр, моя жена не убийца!
– Оттуда до вашего дома ведь недалеко. В принципе лорд Роберт мог проводить вашу жену через площадь и вернуться обратно.
– Ну, так он этого не сделал. Она сказала мне, что они разминулись.
– А вы, сэр? Вы привезли вашу дочь домой и потом…
– Она не моя дочь! – с нажимом возразил генерал. – Она дочь какой-то подруги моей жены. – Он сердито посмотрел на детективов и пробурчал себе под нос: – Отродясь не слыхал такого. Делает из женщины какую-то чертову дрессировщицу. Девчонка прямо жалкая, испуганная кобылка. Тьфу!
– Да, сэр, – кивнул Аллейн. – Так, значит, вы отвезли мисс…
– Бирнбаум. Роза Бирнбаум, бедолага. Я зову ее Крошка.
– …мисс Бирнбаум домой, а затем…
– Что?
– Вы не сразу пошли спать?
К изумлению Аллейна, лицо генерала из терракотового сделалось багровым, и, похоже, не от гнева, а от замешательства. Он несколько раз подул в усы, надул губы, как ребенок, и заморгал. Наконец он вымолвил:
– Ей-богу, не понимаю, какая, к дьяволу, разница, пошел ли я спать в двенадцать или в час.
– Мой вопрос мог прозвучать дерзко и неуместно, – заметил Аллейн. – Если так, прошу меня извинить. Но в порядке полицейской рутины мы стремимся установить алиби…
– Алиби? – прорычал генерал. – Алиби! Боже милостивый, сэр, вы что, пришли сюда сказать, что мне нужно алиби? Черт возьми, сэр…
– Но послушайте, генерал Хэлкат-Хэккетт, – поспешно проговорил Аллейн, пока побагровевший генерал переводил дух, – каждый гость Марсдон-Хауса нуждается в алиби.
– Каждый гость! Каждый гость! Но, будь я проклят, сэр, человек был убит в чертовом кебе, а не на чертовом балу! Каким-нибудь мерзопакостным большевистским фашистом! – загремел генерал, не без труда управляясь с этим набором шипящих и свистящих. Он чуть сместил свой верхний зубной протез и нетерпеливым жестом вернул его обратно. – Все они на один лад, – бессвязно прибавил он. – Вся проклятая шайка.
Аллейн подыскивал подходящую фразу на том языке, который генерал Хэлкат-Хэккетт был бы в состоянии понять. Он посмотрел на Фокса, который степенно взирал на генерала поверх очков.
– Вы, конечно, понимаете, сэр, – промолвил Аллейн, – что мы всего лишь подчиняемся приказам.
– Как?
«Это решило дело», – подумал Аллейн.
– Приказам! Я умею подчиниться требованиям не хуже любого другого, – сказал генерал, и Аллейн, вспомнив, как Каррадос произнес почти такую же фразу, подумал, что в данном случае это, вероятно, было правдой. Он видел, что генерал действительно приготовился подчиниться. – Прошу извинить, – добавил генерал. – Вышел из себя. Теперь со мной это часто бывает. Несварение желудка.
– Такие известия любого способны вывести из себя, сэр.
– Ну, вы-то собой владеете, – возразил генерал. – Ладно, валяйте.
– Мне нужно только ваше заявление о том, что после возвращения домой вы больше не выходили на улицу. Желательно, чтобы кто-то это подтвердил.
На лице генерала опять отразилось странное замешательство.
– Я не могу представить вам свидетеля, – сказал он. – Никто не видел, как я пошел спать.
– Понимаю. Что ж, тогда, сэр, если вы просто дадите мне честное слово, что больше не выходили из дома…
– Да, но… проклятие! Я действительно прогулялся… прошелся вокруг площади прежде, чем пошел спать. Всегда так делаю.
– В котором часу это было?
– Не знаю.
– Не можете сказать даже приблизительно? Сколько времени прошло после вашего возвращения домой?
– Какое-то время. Я проводил дитя в ее комнату и растолкал горничную жены, чтобы она поухаживала за ней. Потом спустился сюда и налил себе выпить. Немного почитал. Пожалуй, задремал ненадолго. Не мог заставить себя отправиться на боковую.
– Вы, случайно, не бросили взгляд на каминные часы?
И вновь генерал сильно смутился.
– Может, и бросил. Кажется, да. По правде сказать, теперь я припоминаю, что действительно задремал и внезапно очнулся. Камин уже потух. Было чертовски холодно. – Он свирепо посмотрел на Аллейна, а потом резко сказал: – Мне было из рук вон скверно. Я человек уже немолодой и не люблю предрассветных часов. Как вы сказали, я действительно посмотрел на часы. Было половина третьего. Я сидел вот на этом стуле, пытался заставить себя идти спать. Не смог. Поэтому пошел прогуляться вокруг площади.
– Так это превосходно, сэр! Возможно, вы сможете предоставить нам те самые сведения, за которыми мы охотимся. Вы не заметили какого-нибудь человека, слоняющегося по площади?
– Нет.
– А вообще кто-нибудь вам встретился?
– Констебль.
Аллейн покосился на Фокса.
– Констебль Титеридж, – отозвался тот. – У нас есть его отчет, сэр.
– Хорошо, – сказал Аллейн. – Люди уже начали разъезжаться из Марсдон-Хауса, когда вы там проходили, сэр?
Генерал пробормотал что-то вроде «может, и начинали», помолчал немного, а потом проговорил:
– Было дьявольски туманно. Ничего не мог разобрать.
– Да, ночь была туманной, – согласился Аллейн. – Вы, случайно, не заметили в тумане капитана Мориса Уитерса?