Книга Мост Убийц - Артуро Перес-Реверте

Деревянный борт мягко стукнул о камень причала. Гондола замерла, и тишина сделалась всеобъемлющей.

— Отсюда двинемся пешком, — промолвил Малатеста, вставая. — Мост Убийц — в тридцати шагах.

Я стоял у дверей таверны, прислонясь к стене, и вскоре заметил в мутном свете факела, кое-как разгонявшем тьму, две фигуры в плащах и шляпах. По указу магистрата и из уважения к чувствам верующих здешние потаскухи не вышли в рождественскую ночь ловить клиентов, и узкая улочка на краткое время лишилась грешной плоти. Малатеста остался на мосту, капитан двинулся вперед и вскоре оказался рядом со мной. Остановился на мгновение, не глядя на меня, и отдернул тяжелую засаленную портьеру. Холодно оглядел таверну.

— Все в сборе? — спросил он негромко и тускло.

— Почти.

Я шагнул через порог следом за ним. Внутри царило неимоверное оживление, ибо праздновать рождение Христа собралась вся округа. Все столы и лавки были заняты, и люди гнали во весь опор, опорожняя стакан за стаканом, запивая бараньи потроха и звенья рыбы в масле — такой черноты, что им впору не кушанья было заправлять, а лампы. Было дымно, чадно, накурено, пахло волглой одеждой и сырыми опилками. Собралось душ двести — слуги, уличные музыканты, моряки, чужестранцы, разного рода проходимцы и темные личности, гнездящиеся обычно на каналах, у лагуны и на припортовых улочках. Не обошлось, разумеется, и без проституток, которые из-за профоса и его стражников, не пустивших их сегодня слоняться, вывалив прелести напоказ, по улицам, заменили свои обычные абордажные крючья полувздетыми юбками и вольготно расшнурованными корсажами и занялись корсарским промыслом здесь, вертясь в табачном дыму и смолистом смраде факелов, коптивших потолочные балки и огромные кувшины с вином. Ничего удивительного, что в подобной обстановке и в оглушительном гвалте и гомоне на нашу команду, тем паче что она разбилась на небольшие группы, никто не обратил особого внимания и, более того, вообще ее не заметил. Роке Паредес и те четверо испанцев, с которыми ему предстояло пустить красного петуха в еврейский квартал, сидели вместе, делая вид, что перекидываются в картишки, причем сидели так, чтобы держать под наблюдением вход, и их грубые лица ничем не выделялись бы среди прочей публики, кроме как солдатскими усами и подстриженными бородами, а равно и тем, что носители их остались в плащах, под которыми скрывали кожаные колеты и весь свой смертоубийственный скарб — хотя от жары в таверне задохнулись бы сам Вельзевул и мать его.

— Португальца не вижу, — сказал капитан.

И в самом деле — Мартиньо де Аркада не явился, хотя его люди — те, что должны были штурмовать дворец дожа, — наличествовали. Среди посетителей, сидевших в другом конце комнаты и тоже не снявших плащи, я узнал четверых испанцев, которые накануне сошли с корабля на причале Мендикантес. Расположившиеся неподалеку от них пятеро шведов-подрывников, чьи светлые глаза и рыжие бороды не слишком выделялись в том вавилонском столпотворении, какое являла собой таверна, были неподвижны, как бычьи туши, и с терпеливостью истых скандинавов ожидали, когда поступит приказ выходить и взрывать венецианский Арсенал или там что еще. Я несколько обеспокоился, впрочем, заметив, что каждый из них время от времени вливал себе в глотку кувшин — и, видит бог, не водой наполненный; но что бы там ни плескалось, — вино ли или водка, — заметного действия оно не производило. Эти здоровенные личности, по всему судя, замечательно знали свою меру и собой владели. Ибо так уж исстари повелось у их нации, что они с нечувствительностью губок могли высосать — или всосать? — любое количество спиртного.

Вслед за капитаном, лавируя между столами, скамьями, посетителями, я пересек зал и добрался туда, где сидел Себастьян Копонс. Он был в обществе доброй склянки с вином, Гурриато-мавра и Хуана Зенаррузабейтии, а за соседним столом расположились каталонец Куартанет и андалусцы Пимьента и Хакета. Все пятеро, разумеется, тоже были в теплых плащах, как и мы с Алатристе — можно было подумать, что все испанцы в Венеции той ночью страшно прозябли. Копонс и мавр потеснились на лавке, давая нам место, и капитан, не обращая внимания на пододвинутые к нему бутылку и стакан, оперся руками о грязный стол:

— Что там с Мартиньо? — спросил он негромко, не прикасаясь к вину.

Вместо ответа Копонс многозначительно показал глазами на дверь, где как раз появился португалец в сопровождении двух чернявых и смуглых усачей, от которых за милю разило испанской пехотой. Ни на кого не глядя, Мануэл Мартиньо де Аркада с ними вместе пересек зал и уселся неподалеку от своих людей.

— …по вашему приказанию построен… — уронил арагонец.

Он глядел на моего хозяина вот как: с профессиональным любопытством, с готовностью принять, не споря, свой удел, но и с оттенком легкой беззлобной насмешки. Смотрел, одним словом, как сообщник, видавший разные виды. Смотрел сейчас, как уже десятки раз — раньше, как перед любой из тех атак, в которую они с капитаном Алатристе шли бок о бок. И сейчас будто говорил ему без слов: «Вот наша траншея, наш бастион или редут, и люди уже глубоко вздохнули, прежде чем стиснуть зубы, выскочить на простреливаемый гласис и броситься в брешь, а твое дело сказать: „Испания и Сантьяго, а кто последний — тот последний козел“. Или что там еще говорится в таких случаях».

Капитан Алатристе взглянул на старого однополчанина, как будто без труда прочел его мысли, и понимающе улыбнулся — одними глазами. Провел двумя пальцами по усам, посмотрел в непроницаемое лицо Гурриато-мавра, чей бритый череп блестел в маслянистом свете таверны, слегка кивнул Хуану Зенаррузабейтии и трем товарищам за соседним столом. Потом затянутой в перчатку рукой накрыл мою руку, взглянул в глаза. И показалось мне, в его глазах на миг блеснула теплая искорка. Я кивнул по примеру остальных, и этот огонек приязни, если и был, тускнел и мерк, покуда Алатристе убирал руку и поднимался из-за стола. Не пожелав никому удачи и вообще не разомкнув уста, он удалился.

Отряженные брать Арсенал покинули таверну последними. Когда капитан Алатристе исчез за дверью, что было условным сигналом, мы, стараясь не привлекать внимания, парами или небольшими группами тоже потянулись к выходу. Первым тронулись Роке Паредес и четверо его людей, за ними — восьмерка Мануэла Мартиньо. Сохраняя полнейшую невозмутимость, встали вслед за своим старшим и удалились шведы, вскоре после того, как сделали это Пимьента, Хакета и Куартанет. Спустя некоторое время — Копонс и Зенаррузабейтия, а мы с Гурриато, оказавшись замыкающими, тоже вскоре оказались на улице, где с новой силой принялась кусать нас стужа. Оставив позади Мост Убийц и перейдя сперва каналы справа и слева путем, который двадцать раз изучали на плане, чтобы не плутать впотьмах в бесчисленных извивах и изгибах, вышли на длинную, узкую и темную улицу. И набережные, и гондолы по-прежнему укрывал снег, на мостах превратившийся в скользкий лед. Снег поскрипывал под моими башмаками с гетрами и под сапогами Гурриато-мавра, который шагал, завернувшись в свою синюю хламиду и надвинув капюшон. Я вспомнил о татуировке в виде креста у него на щеке и задумался о том, какие мысли о жизни и смерти роятся сейчас в его бритой голове. И позавидовал фатализму, с которым могатас принимал все, что ни посылала ему выбранная им судьба.