Книга Казанова - Иен Келли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его масонство и розенкрейцерство маркизы д’Юрфе помогали Казанове более безопасно существовать в среде международной элиты, чем то позднее мог обеспечить ему даже фиктивный титул «шевалье де Сенгальт». Для Джакомо это было частью той же самой потребности играть ведущую роль в обществе, которую он, незаконнорожденный сын венецианской актрисы, едва ли мог получить без подобного реквизита. Сам титул, «Сенгальт» или «де Сенгальт» полагался Казановой своеобразной шуткой, основанной на каббалистической любви к анаграммам (возможно, титул был анаграммой к «genitale»). Человек, который писал, что «Рай, парадиз, с этимологической точки зрения, означает идею места сладострастия и имеет персидское происхождение», который изображал в своих записках-сновидениях веселящиеся половые органы и чья современная слава построена вокруг секса, вполне мог составить себе титул из анаграммы собственного «каббалистического» розенкрейцерского титула, «Faralisee Galtinarde», или превратить его в интертекстуальную шутку на тему «genitales» (в различных вариациях — «Faralis de Seingalt», «Faradis genitals», «des parties genitals» и, наконец, сам Паралис). Его титул как предсказателя также обыгрывает «paracelsus», систему символической репрезентации в каббале, и, по сути, намекает на «paradis» — концепцию, общую для каббалы, иудаизма, ислама и христианства. Гематрия подходит даже тогда, когда не срабатывает анаграмматический смысл. Если говорить более конкретно, то в связь каббалы с алхимией и поисками философского камня, который обещал много больше, чем просто превращение недрагоценных металлов в золото, верили все те, кто занимался изучением той сферы, которую сейчас химики, в основном, высмеивают.
Находясь в одиночестве в своих комнатах и будучи в пожилом возрасте, Казанова возвращается ко многим своим утраченным удовольствиям, которыми он уже не может позволить себе насладиться, но еще может воссоздать их в своей памяти. И потому в своих воспоминаниях он вновь обратился к радости чистой математики, к каббале и лотерейным числам. Он тратил много часов и бесчисленные листы бумаги на кубическую геометрию и гематрию. Он смеялся в своих трудах над собственными попытками открыть философский камень, но также верил в каббалистическое роковое предначертание каждого поворотного момента своей жизни. Каббала, связанные с ней дисциплины, а также приверженность атавистической вере и убежденность в способности к личной самореализации доставляли Казанове удовольствие, начиная от его раннего опыта соприкосновения с народной медициной и до метафизики эпохи Просвещения. «Я бесконечно счастлив, — писал он, — когда в темной комнате вижу свет из окна, откуда открывается вид на широкий горизонт». Именно таков вид из библиотеки в замке Дукc и слова написаны в «Истории моей жизни», но, кроме того, это слова из каббалистической книги «Зогар».
Разговоры с Вольтером
1760–1761
В четверг, 7 сентября, из Гааги в Амстердам был послан по каналу лодкой пакет, но он не был доставлен. Там находится лотерейный билет с номером 14934, выигравший приз 20 000 гульденов, две облигации Ост-Индской компании — одна стоимостью в 6000 гульденов, вторая — в 45 000 французских аннуитетных билетов… Предлагается вознаграждение в 100 дукатов серебром и без дополнительных вопросов.
Утерянные и найденные записки Казановы. Газета «Амстердаме курант»
Первые годы встретившего свое тридцатилетие Казановы, проведенные им, в основном, в Париже и Амстердаме, ничем особенным для его жизни в этот период не были отмечены. Его роман с Манон Балетти продлился до зимы 1759/60 года. Она жила на Пти-Полонь, ухаживая за братом Антонио, который в результате несчастного случая на сцене получил пулевое ранение. Она и Казанова постоянно переписывались друг с другом по-французски, и она обращалась к нему как к своему «Джакометто» и ее «маленькому мужу», пока действительно не вышла замуж летом 1760 года за королевского архитектора Франсуа Блонделя. Казанова был растерян, когда эти новости дошли до него, как он утверждал, в Амстердаме под Рождество 1759 года (однако он, скорее всего, узнал о них позднее). Сильвия умерла, Марио Балетти влез в долги, Антонио по-прежнему болел — и Манон благоразумно сочла, что Казанова никогда не соберется на ней жениться. Его окончательный разрыв с Манон отвратил его от уз семейной жизни еще больше и, кажется, послужил катализатором чего-то вроде кризиса среднего возраста, а также породил страсть к путешествиям, которая не покидала его более десяти лет.
Как только Манон переехала в дом Блонделя на улице Де ла Арп, Казанова уехал из Амстердама в Кельн, а затем отправился в Штутгарт, Цюрих, Баден, Люцерн, Фрибур, Берн и Женеву. Он сколотил тогда очень приличное состояние, но как именно — не объяснил. Коротко описывая свою жизнь в 1797 году, Казанова, по его собственным оценкам, в конце 1750-х годов был миллионером. Во время поездки в Голландию он, похоже, был впечатлен перспективой получения прибыли от какой-то промышленной монополии, его письма к венецианским властям того периода — он начал обращаться к ним в надежде на помилование — выражают готовность поделиться с фабриками Мурано промышленными секретами, которые Джакомо узнал в Северной Европе: «Мои исследования, мои путешествия, мои изыскания позволили мне стать хозяином тайны [окрашивания шелка], которую я предлагаю моей стране. Я могу дать краски для настоящего хлопка, который будет более красивым, чем на Востоке, и который я смогу продавать с 50 % скидкой».
Но в самой Голландии Казанова особого впечатления не произвел. Французский посол написал к герцогу де Шуазель, сменившему де Берни на посту министра иностранных дел, что его протеже из Парижа, Казанова, еще не совсем одержал победу над голландцами: «Он выглядит крайне нескромным в своих целях… Он отправился в Амстердам после [Гааги] и сильно проигрался». Тем не менее Казанова думал поселиться в Амстердаме как в месте, лучше подходившем под штаб-квартиру для финансовых дел, и вступил там в связь с молодой голландской женщиной, которую называл Эстер, и, по-видимому, она доводилась родственницей богатой еврейской семье Саймонов или же купца Томаса Хоупа. Однако Париж продолжал манить его обратно, несмотря на то, что его доходы от лотереи сократились. Одной из причин возвращения, как представляется, стало прибытие в столицу Франции молодой женщины из Венеции, чье драматическое вторжение в жизнь Казановы описано не только им самим, но и в ряде писем, о которых стало известно совсем недавно.
Джустиниана Уинн была красивой женщиной, наполовину англичанкой, наполовину венецианкой и авантюристкой с несколько сомнительным прошлым, с которой Казанова познакомился в Венеции (он выводит ее под именем «м-ль XCV») через своего друга Андреа Меммо. После ареста и заключения Джакомо в тюрьму она и Меммо стали любовниками, чей жаркий, тайный роман задокументирован в объемных откровенных письмах — часть из них Меммо отметил собственной кровью и спермой, — дошедших до наших дней. Их любовь оставалась нелегальной, потому как Меммо был молодым патрицием, а Джустиниана — узаконенной дочкой иностранца, английского баронета, и венецианской куртизанки. Поскольку Лючия Меммо сыграла важную роль в предотвращении брака своего сына с куртизанкой и своими действиями ускорила попадание Казановы в заточение, то, когда Джустиниана прибыла в Париж, Джакомо по понятной причине проникся к ней симпатией. Но почти сразу же он оказался в-центре-большого скандала: Джустиниана была беременна от Меммо, однако ее расчетливая мать устроила ей блестящую партию с пожилым, но богатым сборщиком налогов, Александром Поплиньером. Джустиниана знала, что брак нужно заключать побыстрее, чтобы потом ребенок мог считаться законным наследником ее будущего мужа. В противном случае должно было прибегнуть к более радикальному решению.
