Книга Дамы и господа - Людмила Третьякова

— Перестань, Иван, ты испортишь ребенка…

Их приязнь, впрочем, в дальнейшем оказалась поко­леблена. Это случилось после смерти Варвары Петровны, когда, как сплошь да рядом бывает, «в отношение между людьми вторглись деньги. Все заволновалось, и много мути, схороненной на дне души человеческой, поднялось на поверхность».

…На двадцать четвертом году жизни Варвара Никола­евна вышла замуж за рязанского помещика Д.П.Житова, прожила в Егорьевске сорок четыре года, где и окончила свой век.

Жизнь, очевидно, не баловала ее. Неоднократно она просила материальной помощи у Ивана Сергеевича, имя которого было уже овеяно большой славой. Не в правилах благородного сердца писателя было отказывать, и он по­сылал госпоже Житовой деньги, сопровождая это теплыми письмами. Но когда незадолго до кончины Тургенева, тяжко болевшего, она предложила приехать во Францию, чтобы ухаживать за ним, он не согласился.

…В Варвару Николаевну Житову было выпущено не­мало критических стрел за опубликованные ею в «Вест­нике Европы» за 1884 год «Воспоминания о семье И.С.Тургенева». Ей ставили в вину, что она здесь «явилась защитницей Варвары Петровны Тургеневой».

Создается впечатление, что упрекавшие в этом Житову люди вовсе не читали ее мемуаров. О порядках, царивших в Спасском, о самовластии женщины порой до жестокости тяжелого характера здесь сказано совершенно откровенно. В.Н.Житова вовсе не уклонялась от печаль­ной правды и именно это ставила себе в заслугу. «В моей характеристике Варваре Петровне, — писала она, — ярко виден источник ненависти Ивана Сергеевича к крепостничеству».

Однако чувство справедливости, а к нему, конечно, при­мешивались родственные мотивы, подвигли дочь Варвары Петровны взглянуть на свою мать как на жертву таких жиз­ненных обстоятельств, которые не могли пройти бесследно для любой женщины.

И убежденность в этом давала Житовой право и силы добавить иные краски в портрет той, которая подарила России одного из самых гениальных писателей.

Дочь Тургеневой писала, что историческая харак­теристика Варвары Петровны во многом сложилась на основе рассказов, «почерпнутых из неверных источников, от людей, не живших с нею, не знавших или не понимав­ших ее, рассказов, перешедших уже в область легенд, допускающих и преувеличение, и добавление собственной фантазии».

Воспоминания Житовой убеждают: мать Ивана Сергее­вича — фигура трагическая, способная вызвать разного рода раздумья, в частности и о том, к чему приводит бескомпро­миссность. Варвара Петровна сама, своей неуступчивостью тому, что уже не в ее власти было изменить, мучила себя так, как едва ли это мог сделать самый заклятый враг.

* * *

Ни обширные знакомства, ни книги и театры, до которых Варвара Петровна оставалась очень жадна, ни даже дочь не могли ей заменить Николая и Ивана. От последнего, правда, аккуратно приходили письма, но немногословные, далеко не такие откровенные, как раньше. Он писал словно по обязанности, что очень ее огорчало. Но ничего не подела­ешь: Иван находился во Франции возле своей «проклятой цыганки».

А Николай жил в Петербурге. От домочадцев, прижи­валок и приживалов, обретавшихся у нее, Варвара Петровна знала, что старший сын очень нуждается и весь доход его семейства составляют деньги, которые он получал, давая уроки французского языка.

Эти сведения навели Варвару Петровну на мысль: вос­пользовавшись нуждою Николая, залучить его обратно к себе. Ей казалось это делом нетрудным. Она еще не знала, что сын после нескольких лет сожительства с Анной Шварц, отчаявшись добиться от матери разрешения на женитьбу, все-таки обвенчался с нею. И конечно, на все предложе­ния матери, обещавшей ему — естественно, одному — место управляющего и золотые горы, он отвечал, что не может оставить свое семейство.

Помимо законных брачных уз имелась и еще одна веская причина для отказа от самых заманчивых посулов: в семье росло уже трое детей-погодков — два мальчика и девочка.

Николай знал характер матери, да и своей жены тоже. Он понимал, что никакого сближения между ними ни при каких обстоятельствах быть не может. А потому никогда не просил о снисхождении, не пытался разжалобить мать, описывая нужду и скудность, в которой растут его дети.

И все-таки это были внуки Варвары Петровны. Видимо, эта мысль не давала ей покоя и в конце концов привела в Петербург, где жили маленькие Тургеневы.

Об этой драматической ситуации Варвара Богданович писала так:

«Она пожелала их видеть, но в дом к себе не пустила и велела их пронести и провести мимо своих окон по улице, что и было исполнено. Бабушка из окна посмотрела на них в лорнет и заметила, что старший мальчик напоминает Ни­колая Сергеевича в детстве…

По приезде из Петербурга Варваре Петровне пришла фантазия потребовать у сына портреты его детей. Видя в этом, как он и сознался после, проблеск нежности и возла­гая на это даже некоторые надежды, Николай Сергеевич не замедлил исполнить приказание матери. Портреты были сняты и по почте высланы в Москву.

Пришло объявление на посылку из Петербурга. Варвара Петровна подписала доверенность на получение и на другой день утром приказала подать себе ее в спальню.

Андрей Иванович (А.И.Поляков, доверенный человек Тургеневой. — Л.Т.) внес маленький ящичек, зашитый в холстину.

— Разрежь и раскрой, — был отдан приказ.

Поляков исполнил, вынул несколько листов бумаги, на­ложенных сверху, и не успел еще вынуть лежащего в рамке первого портрета, как Варвара Петровна сказала:

— Подай!

Весь ящик был подан и поставлен на стол перед нею.

— Ступай! Дверь затвори!

Рядом с Агашенькой (женой Полякова. — Л .Т.) стояла я в смежной комнате, притаив дыхание… Что-то будет?

При этом скажу, что мы, все домашние, по первому слову, произнесенному Варварой Петровной при ее пробуж­дении, всегда знали, в каком она духе и каков будет день.

На этот раз все предвещало грозу, и мы со страхом чего-то ждали.

Через несколько времени мы услыхали стук какого-то предмета, брошенного об пол, и звук разлетевшегося вдре­безги стекла. Потом удар опять чем-то по стеклу и что-то с силою брошенное об пол, и все затихло.

Конечно, мы догадались, что бросались и разбивались детские портреты.

— Агафья! — раздался грозный голос Варвары Пет­ровны. Агафья вошла. Барыня указала на пол. — Прибери это, да смотри, чтобы стекла не остались на ковре.

Потом двинула на столе ящик.

— Выбросить это, — добавила она.

В эту же зиму все трое детей умерли».

Дочь Тургеневой, свидетельница этой страшной сцены, добавляла к своему рассказу, что это был единственный мо­мент, когда мать снизошла до человеческих привязанностей своего сына. «Ни прежде, ни после, — писала Житова, — никогда Варвара Петровна больше не упоминала о семействе Николая Сергеевича».