Книга По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла - Генри Воллам Мортон

С высоты холма я разглядел маленькие газовые заводики, совсем уж крошечные дома, выстроившиеся вдоль городских улиц, хлопкопрядильные фабрики с их высокими трубами, белые облачка дыма, периодически взлетающие над проходящим железнодорожным составом, и блестящие на солнце резервуары с водой. Туманные очертания Пеннинских гор лишь усугубляли эту мрачную панораму. Над ними тоже стелилось дымное одеяло, создаваемое далекими, невидимыми трубами Лидса, Галифакса, Хаддерсфилда и Шеффилда.

А что же с другой стороны? Слева от меня простирался старый Ланкашир — старая Англия! Там лежала чудесная зеленая долина реки Риббл, со всех сторон окруженная дикими ланкаширскими холмами и голубыми пустошами Йоркшира. Сердце радовалось при виде этих зеленых полей, крошечных мостов, белых ниточек дорог, маленьких ферм и церковных шпилей, возвышающихся над кронами деревьев. Вот так! Справа индустриальная Англия, слева — Англия сельская, пасторальная. Можно ли вообразить больший контраст между двумя видами со склонов одного и того же холма!

Мне говорили, что с вершины Пендл-Хилл можно увидеть даже Йорк, но я, сколько ни старался, так и не смог его разглядеть.

Преодолевая сопротивление ветра, я побрел к Мокин-Тауэр — скале, возле которой, по слухам, собирались на свои шабаши ланкаширские ведьмы. Подходящее местечко, ничего не скажешь. Перед глазами у меня встала картина из далекого 1612 года: ночь, клубящийся туман, завывание ветра… и кучка женщин (десять из которых будут позже казнены в Ланкастере) собралась, дабы вершить свои темные дела. Среди них наверняка была и старая матушка Демдайк (настоящее ее имя — миссис Элизабет Саутерн), которая среди местных жителей считалась личным эмиссаром дьявола. Позже эта женщина созналась, что продала душу нечистому. Должно быть, именно здесь, на вершине холма разгуливал маленький чертенок по имени Тиб в разноцветном плаще — одна половина черная, другая коричневая…

Вволю налюбовавшись, я пустился в обратный путь — вниз, в зеленые долины, к славным черномордым ягнятам. А добравшись до маленького постоялого двора, не смог перебороть искушение зайти и освежиться стаканчиком крепкого портера. Там мне повстречался крепкий детина — фермер в синей хлопчатобумажной рубашке и деревянных сабо. Он со вкусом обсуждал последний окот овец. (Возможно, некоторые из читателей не знают, что ланкаширские пастухи пасут свои стада в пределах тридцати миль от Манчестера!) Этот старый крестьянин, который всю свою жизнь прожил в тени Пендл-Хилл, рассказал мне, что в довоенные годы вершина холма служила местом своеобразного паломничества. В первое воскресенье марта сюда приходил народ со всех окрестных городков, чтобы встретить весенний рассвет над Пендл-Хилл. Фермеры так и называли этих чудаков — «весняки».

Мне это живо напомнило римские флоралии. Я спросил у пастуха, разжигали ли они костры? Он точно не помнил, но думал, что да, разжигали. Раз так, то вполне возможно, что данный ритуал восходит к еще более древним временам. Обычно в полночь собирались у подножия холма, рассказывал пастух, и было слышно в ночи, как толпа идет по деревне, перекликаясь и распевая песни. А если поутру посмотреть на вершину Пендл-Хилл, то можно было видеть, как «весняки» гурьбой стоят у обрыва и, обратившись на восток, ждут рассвета — прихода божества Солнца! (Между собой они считали, что просто пришли на пикник!)

После всех этих историй я новыми глазами посмотрел на Пендл-Хилл. Этот холм — с его ведьмами, с его языческим корнями — показался мне настоящим прародителем Ланкашира. И я снимаю перед ним шляпу — со всем моим уважением и с дрожью в коленках, порожденной долгим восхождением на его кручу.

11

Четыре мили сплошных пансионов — ждут. Гостиницы, большие и малые — ждут. Разукрашенные апартаменты, чьи распахнутые настежь окна напоминают жадно глядящие глаза, — ждут. Три пирса, временно оккупированные мальчишками с удочками (они охотятся за ершоваткой), — тоже ждут. Самый большой в мире открытый бассейн — ждет. Башня — ждет. И чертово колесо с его пустыми кабинками — ждет. Сотни магазинчиков, на витринах которых выложены забавные открытки и разнообразные «сувениры из Блэкпула», — они тоже ждут. Как и кафе, рестораны, танцзалы, кинотеатры и просто театры… Все ждут, когда накатит волна ланкаширских отпускников — тысячи мужчин и женщин, жаждущих курортных развлечений. Ежегодно эта волна накрывает побережье с неотвратимостью зимних штормов.

Блэкпул на пороге туристического сезона. Он готов принимать гостей и делать на них деньги — за три месяца напряженного труда блэкпулцы зарабатывают достаточно, чтобы обеспечить себя на оставшуюся часть года. И, между прочим, платят немалые налоги — по 7 шиллингов 6 пенсов с каждого заработанного фунта! «Милости просим» написано не только на табличках, но и на лицах блэкпульских домохозяек. Из Башни доносится веселый перестук молотков: плотники мастерят там миниатюрный городок — маленькие домики, крошечные гаражи и магазины — для англоговорящей труппы лилипутов, которая каждый год гастролирует на побережье. Повсюду бродят люди с банками краски и кисточками, они наносят завершающие штрихи в убранстве города. Очень скоро «экспериментальный центр организованных развлечений» будет готов к приему гостей.

Блэкпул является логическим следствием Ланкашира. Образно выражаясь, это серебряная изнанка дымных облаков. Этот курортный городок столь же красноречиво свидетельствует о Ланкашире, как и фабричные трубы Болтона и Олдэма. Он воплощает собой мечту ланкаширцев о земном рае.

Целый год миллионы северян копят деньги, чтобы потом на протяжении недели «прогулять» их в Блэкпуле.

Люди, живущие на Юге Англии, не в состоянии постигнуть идею таких «гуляний». Они не понимают ланкаширцев, которые способны за неделю растратить с таким трудом накопленные деньги. Тем более, что это противоречит широко распространенному мифу о бережливости (чтоб не сказать скупости) северян. А никакого противоречия здесь нет. Просто таков характер ланкаширца. Да, как правило, он прижимист, но иногда позволяет себе роскошь быть расточительным. Он приезжает в Блэкпул с полным кошельком и тратит все до последнего пенни. Затем возвращается домой — что называется, «без гроша», — дабы снова начать сначала. А смысл, спросите вы? А смысл в том, что он увозит с собой воспоминания о неделе полного и безоговорочного достатка! За эти дни он отдыхает от неизбежных ограничений унизительного «скромного существования». В Блэкпуле ланкаширец разбрасывает свои фунты, шиллинги и пенсы с щедростью миллионера. И получает от этого куда большее удовольствие, нежели современные толстосумы!

Блэкпул и возник-то как ответ на чаяния северян. Они сами построили для себя этот курорт. Его красный плюш и позолоченные карнизы, его винные бары и рыбные рестораны, его интермедии и карусели, почтовые открытки, предсказатели судьбы, веселые кабаре и концерты духовной музыки — все это позволяет ланкаширцам ненадолго отрешиться от надоевшей серой брусчатки мостовых и звука фабричной сирены по утрам. Блэкпул — идеальное отражение ланкаширских ограничений.

Два факта, которые больше всего меня заинтересовали в Блэкпуле, — его унифицированность и предначертанность судьбы. На мой взгляд, в самом соленом воздухе Блэкпула есть нечто такое, что неизбежно определило город на роль игровой площадки для ланкаширцев. Кажется, будто природа специально создала эти широкие песчаные пляжи, чтобы здесь могли отдыхать фабричные рабочие с Севера. Блэкпулу изначально было суждено стать естественным следствием Манчестера!