Книга Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Гневался он очень… и муж, и папенька – они тоже злы были, ой как злы… Хочет, говорят, – прости, Катя, – вместо законной супруги, матери наследника, Лизку свою, вертихвостку, на престол посадить.
Померкло солнце. Не было больше ни рыбок, ни трелей птиц, ни ветра, ни свежей листвы.
– Лизка с ним вместе и день и ночь – да ты знаешь, матушка. Пьют, гуляют… В карты играли вчера. Твоя Машка Чоглокова тоже теперь там отирается.
Как ни была подавлена Екатерина, не смогла удержать смешка. Как только похоронили Елизавету, она сама, своей волей, как жена царя, отослала ненавистную соглядатайку от своего двора.
– И все бурчат, все-то бурчат: нет нам жизни теперь, Катерина хочет все под себя подгрести, все ей мало.
– Мало мне все, значит?
«Правда все. Слышала, давно слышала, только верить не хотела… Верно говорила Елизавета Петровна, глуп оказался Петруша-то наш. Ой как глуп…»
– Спасибо тебе, Паша. Ты… иди пока. Одна я побуду. Мне подумать надо.
Прасковья ушла, а Екатерина еще долго сидела на мраморной скамейке, глядя ей вслед и думая о своем…
О таких речах и настроениях она знала давно. Недаром старалась, с первого дня при дворе императрицы Елизаветы стремилась завести знакомства, связи, снискать уважение, искала покровителей, сторонников и защитников. Таковых было теперь немало.
«Удивительна неосмотрительность его. Ведь знает, что все станет мне известно тут же, стоит ему и Лизке только подумать о чем-нибудь… Знает, и что же? Столь низок и мерзок стал, что не стыдится открыто заявлять о своей подлости».
Хоть бы родить скорее… Пока она в тягости, руки связаны. Однако Петр, чего доброго, дождавшись появления ребенка, открыто обвинит ее в измене и вправду сошлет подальше. С него станется…
«Лизку в царицы. Договорился до чего, надо же! И мопсинку свою небось возле трона посадит, они с Лизкой друг друга стоят – глупы да без дела тявкают…»
Что же делать? Паша могла, конечно, и преувеличить, но вот граф Шувалов – это серьезно, это уж как пить дать правда. А Ванька, ежели ему все доложил, не дурак, совсем не дурак.
«Нужно немедленно поговорить с Орловыми, с Паниным. Говорили они мне, эх, говорили… Ну да ладно, разговоры разговорами, а чтоб решиться на такое, много силы надобно. Хлипок Петр, не хватит его на такое дело».
Екатерина поднялась и быстрыми шагами пошла к выходу из сада. Сегодня будет много дел…
Большой зал дворца гудел: наконец был заключен долгожданный мир с Пруссией, и его величество давал торжественный обед. Екатерина всегда любила празднества и даже сейчас, в последние недели беременности, хотя ей было уже тяжеловато стоять и она быстро уставала, в предвкушении веселья пребывала в приподнятом настроении. Молодая царица была в тяжелом бархатном платье цвета морской волны с темно-зеленой отделкой и кружевами; платье необыкновенно шло ей. Напудренные парики вельмож, платья дам, лакеи с подносами мелькали перед ней, будто в калейдоскопе, она улыбалась, игриво кивала, кокетливо обмахивалась веером, поблескивала глазами и с удовольствием поддерживала легкую беседу то с одним, то с другим высоким гостем.
– Рада видеть вас, месье Шарди.
– Слышала о ваших приключениях во время поездки в Италию, господин Креймер… Право же, вы избежали стольких опасностей.
– Согласна с вами, леди Буржет… Воистину неисповедимы пути Господни. Кто знает, куда заведет нас судьба.
Зал поражал великолепием. Чудесные гобелены со сценами охоты на стенах, прекрасная роспись и позолота… Столы, за которые вскоре пригласили гостей, ломились от яств. По левую руку от Екатерины сидел принц датский, по правую – принц бельгийский.
Уже шел второй час пиршества, когда, держа в одной руке бокал вина, а в другой вилку с куском бифштекса, поднялся полупьяный Петр.
– Выпьем за Пруссию! – провозгласил он, качаясь и размахивая вилкой. – Нет страны лучше Пруссии, и нет императора, чье величие сравнилось бы с гением Фридриха Великого!
Иностранные дипломаты переглянулись.
– Мы, – продолжал Петр, – я и моя жена, гордимся тем, что принадлежим к одним из самых славных родов Пруссии! Дражайшая супруга, – обратился он теперь напрямую к Екатерине, – вставай и выпьем за эту страну, как издавна пили за нее наши предки!
– Простите, ваше величество, – чуть наклонила голову Екатерина, – но за державу, посягавшую на мою страну, я пить не стану.
Последовала секундная пауза.
– Folle! – визгливо закричал император. – Дура!!! Дура!!!
В зале повисла мертвая тишина. Потрясенная Екатерина не могла шевельнуться, почувствовала только, как по щеке поползла предательская слеза. Кровь отхлынула от лица. Горло сдавил спазм.
Неловкость замять так и не удалось: слишком уж громким и прямым было оскорбление. Екатерина изо всех сил пыталась продолжать беседу и даже улыбалась побелевшими губами, но для звезд «европейской политики» все уже было предельно ясно.
В маленьком кабинете царицы находились трое – Панин, воспитатель ее сына, Кирило Разумовский, младший брат Алексея Разумовского, гетман и любимец Измайловского полка, и Григорий Орлов, недавно приближенный к Екатерине лейб-гвардеец, казначей Артиллерийского ведомства.
– После приема император приказал арестовать вас, матушка. За то, что этого не случилось, благодарить следует фельдмаршала Гольштейн-Готторпского: он вмешался и убедил Петра одуматься и прислушаться к голосу разума и хладнокровия. Однако вот что сегодня попало к нам. Это тайный рескрипт императора. Пока ход сей бумаге не даден. Но думается, теперь не замедлят воспоследовать события, кои и тебя, матушка, и нас, и все государство Российское в великое горе и смуту введут…
Произнеся это, Панин с какой-то даже суровостью взглянул на Орлова. Тот приблизился к Екатерине, склонился в почтительном поклоне, протянул ей рескрипт.
Кланяясь, Григорий все же ухитрился поднять глаза и взглянуть на царицу так, что она мысленно усмехнулась. «Хорош, шельмец…»
– Давай, что там у тебя.
В ее ладонь лег лист плотной бумаги с монограммами. Екатерина не спеша поднесла его к глазам.
«Нашей волею и во имя государства Российского. Царицу Екатерину Алексеевну выслать в монастырь Преображенский и постричь там в монахини под именем Пелагеи. Все рожденные ею дети и все, кто еще родится, должны быть умерщвлены ради блага и необходимости державной…»
Екатерина медленно, не глядя, смяла рескрипт.
Теперь мосты сожжены – еще живой император на самом деле не более, чем еще живой: часы его отныне сочтены…
По прошествии трех недель по кончине Государыни я пошла к телу для панихиды. Идучи чрез переднюю, нашла тут князя Михаила [Ивановича] Дашкова плачущего и вне себя от радости, и, прибежав ко мне, говорил: «Государь достоин, дабы ему воздвигнуть статую золотую; он всему дворянству дал вольность», и с тем едет в Сенат, чтоб там объявить. Я ему сказала: «Разве вы были крепостные и вас продавали доныне?» В чем же эта вольность? И вышло, что в том, чтоб служить и не служить по воле всякого. Сие и прежде было, ибо шли в отставку, но осталось исстари, что дворянство, с вотчин и поместья служа все, кроме одряхлелых и малолетних, в службе Империи записаны были; вместо людей дворянских Петр I начал рекрут собирать, а дворянство осталось в службе. Отчего вздумали, что в неволе. Воронцов и генерал-прокурор думали великое дело делать, доложа Государю, дабы дать волю дворянству, а в самом деле выпросили не что иное, кроме того, чтоб всяк был волен служить и не служить. Пришед с панихиды к себе, я увидела, [что] у заднего крыльца стоит карета парадная с короною, и Император в ней поехал в Сенат. Но сей кортеж в народе произвел негодование, говорили: как ему ехать под короною? он не коронован и не помазан. Рановременно вздумал употребить корону. У всех дворян велика была радость о данном дозволении служить или не служить, и на тот час совершенно позабыли, что предки их службою приобрели почести и имение, которым пользуются.
