Книга Степь в крови - Глеб Булатов

– Тогда я разъясню, но потом пеняй на себя, – Кастырченко подошел вплотную к Самсонову, так, что капитан чувствовал идущий от него дух водки и чеснока. – Где твоя семья, милок?

– В Петрограде, под особым надзором, – Самсонов насторожился, еще не вполне понимая суть вопроса.

– Как бы не так! Пропала твоя семья, без вести.

– Куда пропала?

– Хватит дурочку валять! Пятого дня пропала, а вот третьего уже в Хельсинки видели драгоценную жену капитана Самсонова. Что?! Думаешь, всех обманул?

Самсонов, ровным счетом ничего не знавший о судьбе своей семьи, почувствовал облегчение. Заметив эту перемену в капитане и, видимо, ожидая другой реакции, Кастырченко сжал кулаки и, театрально прохаживаясь по кабинету, пустился в рассуждения:

– Вот каков оказался. Хитрец. Старой закалки пройдоха. Но ничего. Ничего. А что, какие вести с фронтов?

– Самые благоприятные. Фронт белых прорван более чем на сто верст, и наши полки продолжают наступать. Я спешил в штаб на совещание, необходимо принять меры, чтобы не упустить инициативу и развить успех.

– Не стоит беспокоиться. Меры будут приняты самые что ни на есть надлежащие. Только вот знаешь, капитан, что сегодня утром белые взяли Валуйки?

– Как? – Самсонов был искренно удивлен. – Валуйки остались в глубоком тылу нашей армии.

– В том-то и загвоздка, что нашей армии больше нет.

– Это невозможно.

– Молчи, падаль! Молчи! – Кастырченко подался вперед, но вернул самообладание и невозмутимо продолжил: – Именно, сегодня утром Добровольческая и Донская армии соединились в нашем глубоком тылу. Твоя армия, твоя, капитан, оказалась в окружении. Да, точно так, – Кастырченко грустно покачал головой, но вдруг взорвался новой бранью: – И ты, падаль, мне за это сполна ответишь! Сполна!

Самсонов хотел возразить, но, переведя взгляд с мечущегося по комнате Кастырченко на белого, вытянувшегося по струнке Гранкина, здраво предпочел молчать.

– Где корпус Шкуро?! Сначала ты докладывал, что разгромил его под Валуйками. Потом выяснилось, что ему удалось прорваться в наш тыл и что он движется на север по Осколу. Тогда ты доложил, будто окружил его и ему не вырваться. Но выяснилось, что он вырвался и дошел аж до Старого Оскола. И тогда ты выдал умопомрачительный трюк, убедив всех, что Шкуро повернул на запад, к Курску. И ведь верили же! Ведь верили! Но вот незадача, вчера вечером конница Шкуро была замечена в пятидесяти верстах от Воронежа.

– Два перехода, – прошептал Самсонов.

– Что? Не расслышал!

– Я говорю, что всего в двух переходах. У вас еще довольно времени, чтобы застрелиться.

Кастырченко застыл посреди кабинета в нелепой позе с полуоткрытым ртом. Прошло мгновение. Кастырченко медленно повернулся к Гранкину и, указав пальцем на Самсонова, выговорил хриплым, прерывающимся голосом:

– Что он сказал?

– Я сказал, что у вас еще есть достаточно времени, чтобы свести счеты с жизнью. Вы ведь знаете, что казаки без разбору вешают всех чекистов на суках, но к вам-то у них будет особое, исполненное сердечной теплоты, отношение.

Самсонов улыбался, уверенный, что и в этот последний миг своей жизни он сохранил мужское достоинство. Гранкин отшатнулся от него с искаженным лицом и закричал в коридор:

– Взять! Взять его!

В кабинет ворвались те самые двое, что задержали Самсонова на улице, и, заломив капитану руки, поставили его на колени. Кастырченко замахнулся наганом и дважды ударил капитана рукояткой. Самсонов лишился чувств.

Он очнулся от колотящейся рези в голове и показавшегося ему в первые мгновения странного онемения рук и ног. Он пошевелился, перекатился на бок и ощутил, как его тело погрузилось в ледяную воду. Он попытался встать, но ноги его свело судорогой, а руки были связаны в запястьях. Поднявшись на колени и локти, подбородком оставаясь в воде и с трудом дыша, он стал перегрызать веревку. Руки стягивала полоса мешковины, дважды обернутая вокруг запястий. С тупым болезненным остервенением Самсонов стал зубами рвать ткань на нити, отделяя волокна. В голове у него стучало, и какое-то необычное чувство, что-то новое и странное пугало и заставляло сильнее сжимать челюсти. Наконец веревка ослабла, и, вывернув руки, он освободился.

От горла отступили болезненные спазмы удушья, и капитан поднялся во весь рост. Но вдруг осознал то, что казалось ему необычным в минуты прошедшего беспамятства. Он провел рукой перед лицом, взмахнул ею, пытаясь найти опору, но от неосторожного движения потерял равновесие и с шумом упал в ледяную воду. Он ничего не видел.

Прошло много времени или мало, капитан не знал, но стук в голове и висках прекратился. Его сменила монотонная, кажущаяся будничной боль. Вокруг по-прежнему была совершенная тьма. Капитан потер глаза, удостоверившись в их сохранности, ощупал раны на темени и сел.

Пол в камере по щиколотку заливала жгучая холодная вода. Было тихо. Самсонов начал вспоминать. Он не раз бывал в ЧК и помнил устройство его подвалов. Подземная часть бывших складов представляла собой два параллельных коридора с тремя рядами каменных камер. Стены здесь были толсты, окон и вентиляции не было, а единственным проходом в камеру служила стальная дверь.

Самсонов сбросил оцепенение и пополз. Он передвигался на четвереньках, водя перед собой рукой. Через несколько шагов наткнулся на стену, стал в полный рост и пошел вдоль нее. Так обойдя камеру, он удостоверился, что она была квадратной формы и что внутрь можно было попасть через единственную дверь. Капитан тщательно обследовал ее, но не обнаружил ни ручки, ни изъянов в косяке. Дверь была надежно закрыта снаружи. Изучив положение, Самсонов смирился и отполз в дальний конец камеры.

Одежда его совсем вымокла. Капитана стала бить дрожь. Он разделся. Тщательно обследовав стены, обнаружил несколько выбоин в кладке, на которые ему удалось повесить брюки и гимнастерку. Остальные вещи он сложил на пол у стены, решив использовать их как подстилку.

Первое время Самсонов сидел на корточках. Но вскоре началась невыносимая боль в ногах, и он с огромным трудом, упираясь непослушными руками в пол, поменял позу и встал на колени. Упершись плечом в стену, почувствовал облегчение.

«А что дальше?! – мелькнула в голове капитана страшная мысль. – Бежать!»

Он вскочил на ноги, но тотчас опомнился и упал на колени. Он не знал, сколько времени лежал избитым на полу, и мог лишь догадываться, как долго ползал вокруг камеры и обшаривал стены. Все это время капитан ощущал прерывистость своей мысли. Самсонов попытался восстановить в памяти, что было в последние часы, и должен был признать: он не знает, сколько времени находится в камере, не знает, ослеп он или же кругом абсолютная тьма.

Потом в его голове была пустота, которую сменили вспышки воспоминаний. Вот он на учениях, а вот гладит по русой головке младшую дочь и плачет, что на дворе зима, а он не может найти дров и согреть дом. А вот – сердце его больно кольнуло – колядки, и он всю ночь один, а под утро возвращается с гуляний румяная душистая жена и с кем-то весело прощается в прихожей.