Книга Военный Петербург эпохи Николая I - Станислав Малышев

Во время ледохода и ледостава на Неве, когда убирались наплавные мосты и не было сообщения между центром города и островами, караулы несли по «заречному положению», то есть Л.-гв. Финляндский полк вынужденно оставался на Васильевском острове, Л.-гв. Д.Г. Гренадерский — на Петербургском, Л.-гв. Литовский — на Выборгской стороне, а во всем остальном городе обходились силами других полков. Офицер Л.-гв. Преображенского полка Колокольцев вспоминал: «Развод с церемониею давался на этот раз от нашего полка. И в этом случае мы занимали караул не целым полком, за раз, а одним батальоном, например, сегодня, а другим — завтра. Поэтому и одна половина офицеров нашего полка идет сегодня, а другая нас сменяет завтра. Но при разводе присутствовали и парадировали офицеры всего полка».[99]

Постройка в 1850 году постоянного Благовещенского моста разрешила эту проблему. В ледоход и ледостав лейб-гренадеры попадали на Васильевский остров через деревянный Тучков мост, который с 1835 года стоял на свайных опорах, а затем, как и финляндцы, шли по Благовещенскому мосту на левый берег Невы.

Рядовые Л.-гв. Егерского полка в 1833–1843 гг.

Когда большая часть гвардии уходила в походы, в помощь оставшимся батальонам для несения караулов в Петербурге привлекались ближайшие к городу армейские полки. Так было во время Турецкой, Польской, Венгерской кампаний. В годы Крымской войны после ухода всей гвардии в Литву караулы в Петербурге несли уже созданные запасные гвардейские полки.

По традиции, заведенной еще императором Павлом Петровичем, караул начинался с развода, где объявлялись приказы и важнейшие известия, такие как, например, манифест о начале войны. При Николае I развод проходил посреди Дворцовой площади, где в теплую погоду собиралась масса зрителей, а зимой караулы строились в манеже. Разводам, на которых присутствовал сам император, придавалась огромное значение. В наше время трудно представить, до какой степени доходили педантизм и строгость этой церемонии. Идеальная красота перестроений достигалась ценой многократных повторов, чтобы каждое движение было доведено до автоматизма. Поэтому разводу предшествовала репетиция, которая проводилась прямо на месте. Офицер Л.-гв. Преображенского полка князь Н.К. Имеретинский вспоминал: «Батальон приходил в манеж за час до прибытия старшего начальника, и все это время равняли. Приезжал начальник и почти всегда замечал, что плохо выровнено. Тогда все опять набрасывались, и от множества нянек дитя-солдат и в самом деле был без глазу, потому что терпеливо ждал, чтобы выдвинули или осадили, и сонно исполнял, что велят. Начинались, наконец, ружейные приемы. Тут все должно было замереть и никто ни гугу. Чуть где-либо раздавался глухой кашель, начальник энергически кричал „Не кашлять!“, а в случае повторения страшно набрасывался на всех из-за одного: „Смирно, не кашлять! Что за гадость такая завелась!“. Далее по команде: „Господа обер-и унтер-офицеры на середину марш!“, начиналось уравнивание шага этих господ, шествующих со всех пунктов на середину. Не обходилось без того, чтобы их не повернуть раз десять взад и вперед… Потом офицеров учили являться поодиночке, салютовать и рапортовать государю… Чтобы не подвергать себя глумлению, мы часто практиковались сами по себе, рапортуя один другому. Это было и веселее, и чуть ли не полезнее, чем на репетиции.

После сбора на середину адъютант командовал: „Первый взвод!“ и тогда батальон двигался в сторону и расставлялся по караулам, причем ворочались направо, и каждый караул отходил настолько, чтобы оставить место своему караульному офицеру и унтер-офицеру. Это построение доставалось с великим трудом… Потом командовали: „Господа обер-и унтер-офицеры, на свои места марш!“ и опять начиналось топтание, уравнивание такта с беспрестанным останавливанием, пока, наконец, не раздавалось: „Повзводно направо-ди“. Взводы заходили, причем их раз пятнадцать ворочали на прежнее место и повторяли то же самое. Когда все были измучены и запарены до крайности, тут-то и начинался церемониальный марш: тихим, скорым, вольным и даже беглым шагом — сначала шли фронтом, а под конец рядами. Последнее прохождение было совершенною каторгою. Длинную линию, вытянутую рядами, водили без конца вокруг громадного прямоугольника манежа».[100]

Неясность уставных требований увеличивала трудность караульной службы и ставила молодых офицеров в опасное положение. Историограф великого князя Михаила Павловича подробно описывает случай, происшедший зимой в начале 1832 года с мичманом 2-го Флотского экипажа, казармы которого находились в Петербурге, выходя самым длинным фасадом на Крюков канал, и поэтому назывались «крюковыми». Стоит заметить, что экипаж не был назначен в караул, а просто должен был участвовать в разводе, проходившем зимой в манеже. «Отдельными частями Гвардейского корпуса» автор называет 2-е батальоны гвардейских полков, оставленные на время войны в Петербурге, поскольку отдельные батальоны также были в походе.

Рядовой и обер-офицер Л.-гв. Драгунского полка в 1828–1832 гг.

«Когда морским экипажам дали знамена, великий князь Михаил Павлович приказал морякам являться на разводы. Гвардия еще не вернулась из Польского похода и назначенный взвод со знаменем от флотского экипажа, которым командовал один из братьев Епанчиных, славных героев Наварина, явясь на развод, должен был встать первым взводом, так как развод был от какого-то армейского полка, а моряки, как известно, считаются старше армии. Когда начался развод, и последовала команда: „Повзводно, на взводные дистанции, шагом марш!“ открыли прохождение моряки; но командиру взвода мичману З. приходит мысль спросить капитана экипажа, парадирующего на правом фланге, — надо ли бить барабанщику, идущему впереди взвода.

— Молодой человек, исполняйте ваши обязанности! — ответил капитан Епанчин.

Взвод сделал еще несколько шагов вперед, и снова мичман вопрошал:

— Скажите ради Бога, капитан, бить или не бить?

— Нечего спрашивать, когда надо действовать, — был ответ капитана.

Мичман опять повторяет вопрос, так как взвод подходит все ближе и ближе к государю.

— Честь лучше бесчестья: бейте!

Раздался треск барабана, все пришло в недоумение, император Николай сильно разгневался, приказал открыть противоположные ворота манежа и в них выпустить моряков.

Барабанщик и тамбур-мажор Л.-гв. Саперного батальона. Литография Л. Белоусова. Нач. 1830-х гг.