Книга Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин

— Отдыхайте, господа, — Никифор Матвеевич указал на диван. — Малый кабинет председателя окружного суда. Бывшего… Святая святых. Сюда стороннему человеку попасть было — у-у! Громадные деньги давали. Простой писарь, господа, если только он у этих дверей стоял, за два-три года в богатейшие люди выходил.

Мануков прервал его:

— И-и когда я смогу повидать Константина Константиновича?

— Конечно, — поспешно, будто он все время только и ждал этого вопроса, ответил Никифор Матвеевич. — Но не сегодня. И думаю, не завтра. Во всяком случае, не с утра. Согласитесь, сейчас очень многое зависит от его приказаний. Оперативная работа! Сюда он должен прибыть, но когда?

— И сидеть в этой клетке? — Мануков взял Шорохова под руку. — Так вы не побоитесь выйти в город?

Никифор Матвеевич собой заслонил выход:

— Господа! Какой смысл? Случайная пуля, осколок… Еще не закончено, господа!

Как будто в доказательство его слов, орудийный раскат ворвался в глухую тишину кабинета.

Мануков жестом отстранил Никифора Матвеевича.

— Я с вами, — говорил тот, следуя за ними. — Мне приказано. Поймите же, господа!..

Как можно было судить по доносящимся взрывам, бой шел не только за рекой, в Засосновье, как называлась та часть города, но и совсем близко от того места, где они находились. На звуки этого, ближнего, боя Мануков и направился. По дороге, забегая перед ним, поручик Иванов без умолку говорил:

— Это, знаете, в конце Орловской улицы, у мужского Троицкого монастыря. Стены там — из пушки не прошибешь. Не нами строено… Были монахи, молили господа. Кому мешали? Так нет же! Выселили, коммуну устроили. Название дали — Пролетарская. Знаете все эти бредни? Соберутся мужики, добро свое в кучу свалят, чтобы, значит, вместе хозяйствовать. А сами — голь перекатная. И думаете, в чем сейчас дело? Они бы сдались, да там у них детский дом. Комиссарские сироты. Вот и уперлись. Казаку, известно, на коне бы ворваться. А тут выколупывай. Под пулю-то кому захочется?

Он говорил и ловил взгляд то Манукова, то Никифора Матвеевича. Очень, ну просто очень и очень желал им обоим понравиться. Весь дрожал от усилий.

Безлюдные улицы, которыми они шли, заливало яркое, но уже вечернее солнце. В его лучах красным золотом поблескивали окна, огненно алела тронутая осенью листва кленов внутри двориков.

В одном из переулков остановились. Отсюда были видны белые монастырские стены, за ними — крыши домов, колокольни. С одной из них время от времени недолгими очередями бил пулемет. Неподалеку полтора десятка казаков вручную пытались перекатить через канаву орудие. Работа шла трудно. Подбадривающие крики и матерщина не помогали. Подошедших никто из казаков не удостоил и взглядом.

Никифор Матвеевич с решительным видом обратился к Манукову:

— Полагаю, здесь смотреть уже нечего. Что тут у красных? Пулемет, десяток винтовок. И чего там! Монастырь можно брать и не брать. Голодом поморим. Главный бой сейчас за рекой, у железнодорожной станции. И богатство там главное: тыловая база Тринадцатой армии красных. Артиллерийские склады.

— Туда тоже пойдем, — спокойно подытожил Мануков. Никифор Матвеевич и Иванов переглянулись.

— А рванет? — спросил Иванов. — Снаряды же!

— Пойдем, — брезгливо повторил Мануков. — Я наконец хочу собственными глазами увидеть, как вы воюете, — он кивком указал на казаков, копошащихся у орудия. — Здесь уже убедился: бездарно.

— Главная атака не отсюда, — проговорил Иванов.

— Базарная суетня, — продолжал Мануков, не меняя тона. — Одного того, что вас у собора хорошо принимали, да того, как лихо ваши люди поезда грабят, мне мало.

— Можно, — с обычной своей деланной покорностью ответил Никифор Матвеевич. — Только отсюда это не близко. Через мост, за Сосну. Но — пожалуйста! Сколько угодно! Да зачем?

— Послушайте, — Мануков возмущенно взглянул на него. — Вы отдаете себе отчет в том, что происходит? Большевики дурака тут валяли, в этом Ельце. Играли в свободолюбие. Им бы всего неделю назад взять заложниками десяток наиболее активных деятелей прежнего режима и еще столько же, не церемонясь, расстрелять. И не было бы никакого колокольного звона, девиц с букетиками. Гордитесь: с оркестром вошли! С оркестром встречали! За этими стенами сотня мужиков и баб. Оружия у них, сами говорите, с гулькин нос. В чем же дело?

Он повернулся на каблуках и, не оглядываясь, чтобы удостовериться, следует ли кто за ним, быстро пошел от монастыря.

Солнце совсем уже садилось. Махины соборов и редкие облака в вышине еще были освещены его лучами, но между домами, под крышами крылечек, под пологом кустов у заборов начинала разливаться темнота.

Шли в полном молчании серединой мостовой. Теперь кое-где возле калиток и парадных входов появились группки людей, одни из которых, завидев их, рассеивались, другие, напротив, устремлялись им наперерез. Что-то намеревались сказать, спросить? Мануков и его спутники не обращали внимания.

Крутым поворотом улица вывела их к мосту. За рекою по-прежнему вставали столбы дыма, полыхало пламя, но стрельбы больше не было слышно.

Навстречу показались верховые. Поперек одной из лошадей, вниз лицом, кто-то лежал.

Никифор Матвеевич и Иванов метнулись к этим конным. Те остановились. Когда Шорохов и Иванов тоже подошли к ним, Никифор Матвеевич объяснил:

— Там уже кончилось, — он указал на человека, лежавшего поперек седла. — Главный их комиссар. Если изволите интересоваться фамилией — Вермишев. В беспамятстве. Везут на допрос. Желаете видеть, как это бывает? На станции делать все равно больше нечего. Одних перебили, другие успели бежать.

Снова вмешался Иванов:

— Он у большевиков трибуном был. Известная личность. Художник. Стихи писал, пьесы. Теперь запоет!

Мануков сощурясь смотрел на него:

— Вы-то, простите, откуда знаете? Вы что же? У красных служили? Не так ли?

— Служат — это когда стараются, чтобы власть укреплялась, — усмехнулся тот. — Я по-другому старался.

Мануков повернулся к Никифору Матвеевичу:

— Как мы узнаем, где нас разместили на ночь?

— Очень просто. Надо возвратиться в штаб корпуса. Но вы же намерены…

— Уже не намерен, — оборвал войскового старшину Мануков. — И поскорей валяйте в свой штаб, выясняйте. Я устал.

Никифору Матвеевичу подвели лошадь, он ускакал вместе со всеми верховыми, Шорохов же и Мануков в компании Иванова пустились в обратный путь. Теперь жителей на улицах было гораздо больше. Кое-где они обступали конных и пеших казаков, и тогда мешки, свертки, охапки чего-то переходили из рук в руки. «Так скоро все это наладилось, — Шорохов тоже очень устал и думал теперь как-то совершенно без злости, просто отмечал еще один факт. — Только вошли — и уже успели нахапать. Корпус грабителей».