Книга Субмарина - Юнас Бенгтсон

— Ничего, солнышко, ничего.

— Ты вспомнил… вспомнил что-то грустное?

— Нет.

— Может, ты… может, ты маму вспомнил?

Я сажусь на корточки, держу его за руки:

— Нет, солнышко… Нет, все хорошо, малыш. У нас все хорошо.

— Но, папа…

Он смотрит на меня. Я горжусь им. Он хороший человек, думаю я. Заботится о других. Не знаю как, но он стал хорошим человеком.

Смотрю на него и улыбаюсь, хотя чувствую, что зрачки до сих пор суженные.

— Знаешь что, малыш?

— Нет.

— Знаешь что?

— Нет.

— Угадай.

Вижу работу мысли. Пауза, концентрация:

— Пойдем смотреть салют?

— Да, черт возьми, конечно, мы пойдем смотреть салют. Но только через два часа. Но знаешь что?

Он качает головой.

— Купим мороженого. А когда я говорю «мороженое», я имею в виду настоящее мороженое.

Он смеется.

— Большое?

— Нет, малыш. Очень, очень, очень большое.

Стоим в очереди за шведской семьей, они все берут сахарную вату. Когда подходит наша очередь стоять под красной маркизой, я заказываю для него «Кинг-американо». Девушке в ларьке наверняка объясняли, как его готовить. А может даже, за время своей работы здесь она его раза два уже делала. Может быть. Но не более того. Это не простое мороженое. От такого заказа у мороженщика подпрыгивает сердце. Это вам не хухры-мухры, это для мороженой индустрии как нейрохирургия, готовить такое мороженое — все равно что балансировать четырьмя тарелками на тонкой бамбуковой трости. Да и стоит оно как бифштекс в хорошем ресторане или меню из трех блюд в японском. Это мороженое с полным набором, с полным ассортиментом и в большом количестве.

Очередь позади нас растет. Наконец девушка осторожно просовывает мороженое в окошко. Мартину приходится держать его обеими руками, мы поскорее находим лавочку. С таким мороженым не походишь по парку. «Кинг-американо». Четыре суфле в шоколаде, конфеты, шоколадная крошка и столько разных шариков мороженого, сколько вообще существует. Чтобы добраться до рома и изюма, надо потратить двадцать минут.

После фейерверка мы едем домой на такси.

Мартин засыпает рядом со мной, в моей кровати. Хотя живот у него и болит от мороженого, от конфет и газировки, он улыбается.

Я смотрю в потолок.

Думаю.

Не буду много бодяжить. У меня будет хороший товар. Продавать буду тем, кто понимает толк в товаре. Черт возьми, думаю я, буду продавать небольшой горстке рокеров, тем, кто все еще сидит на игле. И они поймут, что за качеством нужно приходить ко мне, будут звонить мне. Куплю новую одежду: кожаную куртку, красивую, хорошего качества. Куплю новую, дорогую одежду. Буду ходить на вечеринки, на всякие тусовки. Продавать пиарщикам, охотникам за драконами — тем, кому нужен товар высшего класса. Не какой-то там барыга, а настоящий бизнесмен! Тот, у кого есть. Парень в баре. Парень, которого все знают. Буду ездить на такси, пить за чужой счет. Все меня любят, я тот, у кого есть. Тот, кто снабжает фотомоделей и известных саксофонистов.

37

Напротив меня сидит девушка Майка, Шарлотта. Я не был уверен, что найду их по старому адресу. Не виделись с Майком уже года два-три. И то в последнее время наши встречи были случайными: сталкивались на улице, обменивались рукопожатиями и, пообещав друг другу как-нибудь встретиться, расходились.

— Кофе готов, — говорит она и, быстро встав с дивана, выходит на кухню.

На подлокотнике дивана висят джинсы Майка. Его окурки, «Лаки Страйк», лежат в пепельнице на столике.

Майка, вообще-то, зовут не Майк, а Микаель. Но его так все называли в то время, когда мы общались. Некоторые еще звали его Зигги, ну, как «Зигги Стардаста» у Боуи, но большинство — Майком.

Мысль пришла в голову ночью. Влюбленный в героин, хранящийся на верхней полке холодильника, я лежал, уставившись в потолок, и мечтал. Я думал обо всем том, что даст мне белый порошок. О кожаных штанах, сигарах, релиз-вечеринках инди-групп. И вдруг подумал о Майке. Конечно же, Майк.

Шарлотта возвращается в гостиную, в одной руке — две кружки, в другой — кофейник. Глаза у нее карие, волосы чуть темноваты для девушки по фамилии Нильсен, она как-то рассказывала мне о прабабушке-цыганке. Я мог бы за ней приударить, она тогда многим нравилась, но все знали, что это девушка Майка. Точка. Шарлотта наливает кофе.

— Как дела у твоего мальчика, мм?..

— Мартина.

— Да, Мартина. Большой уже, наверное.

— Да, растет не по дням, а по часам.

— Сахар, сливки?

— Сахар, пожалуйста, если можно.

Шарлотта снова идет на кухню, я слышу, как она гремит чем-то в шкафу. Кричу:

— Ничего страшного, если сахара нет, я и так пью!

— Да нет, сахар есть…

Квартира Майка и Шарлотты находится на Вестебро, рядом с Энгхаве-плас. Голубые стены, старый, обтянутый зеленым велюром диван. На центральном месте в гостиной — проигрыватель Майка, большие колонки и пластинки в деревянных ящиках. Картина над диваном нарисована одним из друзей, широкими, черными и красными мазками.

Она возвращается, гордо протягивая сахарницу из желтого фаянса:

— Вуаля! Я же помню, что был сахар.

Сидим, курим. Шарлотта изменилась. Не знаю, в чем это выражается. Она по-прежнему красива: стройная, кудрявая. Стала старше, но дело не в этом. Что-то изменилось. Она никогда не кололась, сколько я ее знал. Не прикасалась даже. К слабостям Майка относилась снисходительно, но сама — никогда. Дело не в этом, я бы сразу понял. Здесь что-то другое. Не знаю почему, но мне становится не по себе. Оттого что все здесь осталось по-прежнему, а в ней самой что-то изменилось.

— Так он скоро придет?

— Да. Наверное, встретил кого-нибудь на улице. Ты же его знаешь.

Да, когда-то я хорошо его знал. Майк, думаю я. Майк. Единственный парень в школьном дворе, который мог нормально курить, ну, так, чтобы это смотрелось естественно. Держал сигарету и так и сяк, умел выдувать колечки, а в конце щелчком отбрасывал окурок, так что он описывал длинную дугу, вот такое эффектное окончание. Когда так делал кто-то из нас, остальных, это всегда выглядело подражанием. Он курил заразительно. Так, что не курить было стыдно. Ты был вынужден закурить. Таким был Майк. По поводу героина. Он никогда никого не уговаривал попробовать. Никогда не рассказывал, что сам сидит, никакой рекламы, ни малейшей. Но все знали, что он колется. Иногда. Когда мы говорили об этом, он на чем свет стоит ругал наркоманов, собирающихся у церкви Святой Марии на Истедгаде[16]: они кололись каждый день, они были зависимыми. Говорил, что они не понимают сути героина. Жалкие создания, не в состоянии с собой справиться. Такие всегда будут. Вот ты распиваешь иногда бутылочку хорошего красного? Да? И что, ты от этого становишься алкоголиком? Майк знал кучу народа, массу разных людей. Он мог указать тебе на тех, кто употребляет. И говорил об этом приглушенным голосом, как о каком-то закрытом клубе.