Книга Вольная Русь. Гетман из будущего - Анатолий Спесивцев

– Там волчья стая была, никого из их старшины живыми взять не удалось, а здесь облезлые крысы. Хотя…

– Вот именно, есть нехорошая аналогия. Купцы хоть не сильно пострадали?

– Бог спас. Спиритус почти весь вылакали, рыбу вяленую не столько пожрали, сколько попортили, как крысы, немного других товаров сломали-изуродовали спьяну, все, что раскрали, мы сразу и возвернули.

– Никого не убили?

– Нет, слава богу. – Лаврин широко перекрестился. – Убить не убили, а несколько парубков и купчишек потолще ссильничали. Бесштанные, що с них взять?

Аркадий сплюнул в дорожную пыль. Бесштанные были дном запорожского общества. По природной трусости в походы ходить боялись, жили в Землях Запорожских вольностей чем придется, спали часто в ямах-пещерах вповалку, содомия там – в таких-то условиях – процветала, хоть на самой Сечи за нее вешали или на кол сажали.

Лаврин только чуть заметно – не жест, намек на жест – повел плечами. Отношение к трусам среди казаков было единодушным, в высшей степени презрительным. Если уничтожение Моцока с компанией вызвало среди сечевиков не только одобрение (на святое покусились), но и сожаление: «Яки хлопци сгинулы…», то казнь этих ублюдков заведомо обречена на всеобщую похвалу.

– Кого-нибудь из атаманов донских видел?

– Кошеля. Мы там подзадержались, на реке, допрос, казнь, отдохнуть ребятам не мешало. А к вечеру еще один караван из бусов подтянулся, по Дону теперь туда-сюда много плавают. Вот в этом караване на север следовал бывший наказной атаман, что-то ему с царскими воеводами на Слобожанщине понадобилось обговорить.

– Однако повезло.

Кошель Михаил фактически руководил экономической жизнью Дона на всем протяжении атаманства Татаринова, предпочитавшего воевать, а не сидеть в столице и разбирать скучные торговые вопросы. При сменившем погибшего Татарина Шелудяке Михаил потерял наказное атаманство, но остался очень влиятельной фигурой, выражающей интересы прежде всего зажиточных казаков. Не в последнюю очередь благодаря новациям Аркадия часть из старых казацких родов – те же Шапошниковы – превращались в богатеев регионального масштаба. Вольница вольницей, а влияние старшины было на Дону огромным и непрерывно росло. Будь у казаков время, здесь вполне могла вырасти торгово-промышленная республика типа Генуи или Венеции. Количество мануфактур уже перевалило за два десятка, причем они производили очень разнообразную продукцию, множились угольные шахты, росло число предприятий военно-промышленного комплекса. Беспошлинная торговля как с Великой, так и с Малой Русью способствовала оптимизму хозяев, стремительно росли в степях стада лошадей и овец.

– Да, сам не ожидал его встретить.

– Сильно гневался? Убытки возместить требовал?

Лаврин немного задумался над формулировкой ответа. Однако тут в беседу вмешались. Оводы или слепни. Сразу несколько из них атаковали собеседников, как особо лакомую цель выделив Капусту. Небольшой отряд догнал на дороге незначительное стадо волов, перегоняемых флегматичными молдаванами или волохами. Обычно массовая перегонка скота с Балкан происходила в самом конце лета или осенью, а здесь, видимо, выполняли особый заказ. Малая Русь, в меньшей степени Русь Великая и Дон, перехватили у Гданьска этот вид товара. В связи с освоением новых земель нужда в волах здесь была огромная. При приближении вооруженных всадников пастухи сами отогнали скотину на край дороги и обочину, благоразумно открывая путь более сильным. Только кровососущим насекомым на грозное оружие казаков было наплевать. Помимо самого Лаврина, вынужденного отмахиваться от претендентов на его кровь, насекомые уделили внимание и его средству передвижения.

Ласточка взбрыкнула от болезненного укуса и, воспользовавшись ослаблением контроля со стороны всадника, рванула галопом вперед, подальше от кусючих кровососов.

Опасаясь стать следующей жертвой атаки с воздуха, Аркадий позволил Ворону перейти на энергичную рысь, его примеру последовала охрана. Оводы или слепни не стали за ними гнаться, вернулись к трапезе на неспешно двигавшихся волах.

Догнали унесенного собственной лошадью сечевика быстро, он в саженях ста далее по дороге остановился и принялся успокаивать разнервничавшуюся кобылу.

– Ох, Лаврин, шось тут не тэ. С чего это мухи твою морду больше любимой пищи возжелали? С утра ничем не натирался?

– А щоб ций сволоти!.. И чого бог такую пакость создал? – не стал обижаться на естественную в пиратских братствах Северного Причерноморья подколку сотник, тщательно вытирая чистым белым носовичком лицо, а потом, сняв шапку, выбритую голову.

Продолжив путь, возобновили разговор.

– Кричать Кошель не кричал. Сам знаешь, умный человек и, що он мне не начальник, понимал. Возмещения не требовал, не дурень, понимает, що Хмель за крысюков грошей не даст.

– Расскажи о вашем разговоре.

– Ну… поздоровкались. Потом он глянул на дерево, удивился, що мало гультяев висит. Я ответил, що туточки негде их вешать, пришлось топить. Он поскучнел, тебя вспомнил.

– Меня?

– Ну, так ты ж, когда в Азове жил, на казни за незаконную порубку настоял?

– Было дело, помню, вешали. Ведь там и без того деревьев мало – степь. А если все приехавшие его по делу и без нужды уничтожать будут, их скорая беда ждет.

– Дошло до них. Как ты съехал в Чигирин, они это дело – казни за порубку – похерили, посчитали, что и плетьми можно обойтись, да и те редко кому доставались. А людей-то там раз в десять больше стало…

– Если не в двадцать-тридцать.

– Тем боле! В общем, вырубили почти все уже, к бисовым детям, особливо по берегам Дона, по которому караваны один за другим идут туда-сюда, как только лед сойдет. Так в некоторых местах уже и трава хуже растет!

– О чем я их предупреждал.

– Вот как припекло, так и вспомнили. Теперь порубщиков всерьез ищут, нередко находят и на солнышко просушиться вывешивают, да еще плетей всем родычам добавляют. Кошель просил тебя написать, где и какие деревья высаживать надобно – плохо, мол, приживаются.

– Напишу, – тяжело вздохнул Аркадий. Нетрудно было предвидеть экологическую катастрофу и несерьезность поначалу отношения к такой угрозе казаков.

«Чего стоило в свое время уговорить Татарина, Кошеля, Петрова и Ко ввести смертную казнь за уничтожение деревьев… вспоминать неприятно. Казак, как и русский мужик, пока гром не грянет, не перекрестится. Чем кончилось все у нас, помню, что и где сажать, подскажу. Жаль, что так людоедски приходится за природу бороться, но плетьми бывших рабов или переселившихся из-под дворянской власти мужиков не проймешь. Да… как раньше бездушностью и жестокостью властей возмущался, какие спичи по этому поводу на кухне под водочку произносил… и кто я после этого? А ведь здесь, на юге Малой Руси, тоже уже не одного человека на виселицу вздернули. Пусть на первый раз за порубку порют, но ведь не всем это служит предостережением!»