Книга Сигнал сбора - Уильям Форстен

Парни из пятой роты организовали в литейной круглосуточный режим работы, убедив в конце концов присоединиться к ним своих друзей из третьей роты, которые еще не были заняты в каком-нибудь своем производстве, пообещав отдавать им четверть от прибыли. Некоторые из литейщиков спускались в лагерь только на утреннюю поверку и на обязательные учения, проводившиеся каждый день.

У них появилась даже банковская система! Полк стал корпорацией, управляемой советом директоров, выбранных от каждой роты. Потребовалось немало сложных расчетов, но в итоге эта система заработала: каждая рота выпустила ценные бумаги, которые обеспечивались товаром и услугами. Половина прибыли отходила полковой казне. Билл Уэбстер, чей отец был банкиром в Портленде, стал президентом корпорации. Эндрю прекрасно понимал, что является полным профаном в области экономики и с легким сердцем перепоручил все финансовые дела полка лысеющему девятнадцатилетнему солдату. Уэбстер был явно польщен тем, что ему поручили должность, которую, как правило, занимают люди втрое старше его, и усердно принялся оправдывать оказанное доверие. Каждая рота приобрела акции корпорации, и бумажная фабрика Гейтса уже планировала выпуск банковских билетов. На обратной стороне купюр было решено изобразить печать Мэна, а на лицевой — портреты Эндрю, О’Дональда, Кромвеля, Вайса и даже Ивора.

Это вызвало несколько забавную дискуссию, так как офицеры никак не могли прийти к согласию относительно того, чье изображение на каких купюрах печатать, хотя все сошлись на том, что портрет Ивора должен украшать самую крупную банкноту в пятьдесят долларов. В конце концов было решено бросить жребий, и, к своему тайному разочарованию, Эндрю вытащил самую короткую соломинку. Это означало, что его лицо появится на самой мелкой, однодолларовой купюре. Особенно обидным было то, что хвастун Тобиас вытащил двадцатидолларовую соломинку и теперь ходил напыщенный как индюк.

Эндрю вновь посмотрел на список, лежащий у него на столе. Первая и одиннадцатая рота занимались лесозаготовками, так как большинство солдат в них были родом из северных лесов Скоухегана, где почти все жители работают лесорубами.

Третья рота была занята вместе с пятой в рудниках и литейной мастерской; четвертая продолжала заведовать лесопилкой и недавно обзавелась новой восьмифутовой пилой, расправлявшейся с огромными бревнами с такой легкостью, будто нарезала сыр. В ведении восьмой роты находились паромы, седьмая владела мельницей, которая работала теперь круглые сутки. Вторая рота трудилась в каменоломне, а десятая занималась возведением плотин и через пару дней собиралась приступить к осуществлению грандиозного проекта доктора Вайса.

Людей О’Дональда пристроили в литейной мастерской и в кузнице Данливи, где отливалось и ковалось железо и как раз накануне была впервые получена сносная сталь.

Кроме этого, существовало еще несколько десятков небольших производств, которыми солдаты занимались самостоятельно, — например, бумажная фабрика и печатный станок, готовый к выпуску первого номера полковой газеты. У Готорна не было отбоя от заказов суздальской знати, желавшей обзавестись часами, а моряки Тобиаса топили китовый жир. Джексон открыл пекарню — трудность была только в том, что он пока плохо умел печь, и Эндрю подозревал, что если бы не помощь Людмилы и ее подруг, весь полк давно бы уже отравился этим хлебом.

Эмил носился с идеей стеклодувной мастерской, полагая, что сможет завести выгодное дело, если научится изготавливать линзы для очков.

— Добрый вечер, сэр.

Эндрю оторвался от своих бумаг и перевел взгляд на вошедшего юношу.

— Привет, Готорн. Собрался погулять, несмотря на погоду?

— На самом деле там довольно хорошо, — возразил Винсент, и Эндрю увидел Таню, выглядывающую из-за плеча юноши.

— Хорошо? — переспросил Эндрю, посматривая на девушку. — Наверное, ты прав, сынок.

— Я проходил мимо, увидел, что у вас открыто, и решил пожелать доброго вечера. Пожалуй, нам пора идти, сэр.

Эндрю с улыбкой проводил взглядом молодую пару, исчезнувшую в сумерках, и его мысли вновь обратились к Кэтлин.

«Что же случилось?» — спросил он себя. После того случая с Джеймсом четыре месяца назад она старалась держаться в стороне от него, все время проводила в лазарете, помогая больным и тем, к кому еще не вернулся рассудок, а по вечерам гуляла одна. Она отвечала вежливым отказом на все его предложения о совместных прогулках на лошади или поездках в город. Может, это он во всем виноват? Может, Мэри ранила его так глубоко, что теперь он не способен по-настоящему раскрыть свою душу, и Кэтлин, чувствуя это, не желает иметь с ним дело. Или это из-за того, что война слишком сильно впиталась в его кровь и она видит в нем только машину для убийства, которая в любой момент может быть разрушена? Будет ли он когда-нибудь счастлив, или эта возможность была уничтожена Мэри и похоронена при Геттисберге? — думал Эндрю. Неужели ему остались только страх перед болью и ночные кошмары, в которых он видел своего брата?

— Ваш полковник всегда выглядит таким печальным, таким отстраненным, — тихо произнесла Таня, крепко прижимаясь к Готорну.

— Я его понимаю.

— У тебя в глазах такая же печаль.

Винсент промолчал. Каждую ночь ему снились глаза человека, которого он убил, или крики Сэдлера, а иногда ему казалось, что он снова висит на веревке и мир меркнет вокруг него. Разве это можно объяснить?

— Ты жив, Готорн. У нас есть пословица: жизнь для всех людей, знатных и простых, любовь для молодых, а милость Кесуса и мир для стариков.

Дрожа, она встала перед Винсентом и взглянула ему в глаза.

— Я люблю тебя, — прошептала девушка, бросаясь к нему в объятия и жадно целуя в губы.

— Ты дрожишь, Таня, — с беспокойством заметил Винсент, крепко сжимая ее, и в этот момент все печальные воспоминания о ночных кошмарах вылетели у него из головы.

— Уходи со мной. Убежим сегодня ночью, — шептала она в перерывах между поцелуями.

— Что ты такое говоришь? — поразился Винсент, гладя ее длинные шелковистые волосы.

Девушка заплакала.

— Убежим вместе, — повторяла она. — На восток. Может, там тебе ничего не грозит.

— Дезертировать? — тихо рассмеялся Винсент. — Таня, Таня, я солдат. Я не могу дезертировать. Здесь мой народ и мои друзья.

— Пожалуйста, любовь моя.

В ее глазах он заметил страх.

— Что случилось? — Винсент схватил ее за руки. — Почему ты так напугана?

— Я не могу сказать тебе, — глотая слезы, прошептала Таня. — Любовь моя, верь мне. Мы можем убежать этой ночью, пока не…

Ее голос оборвался. Она боялась признаться ему, что скоро все переменится и начнется новая жизнь, которая может оказаться очень короткой. Приглушенные разговоры ее отца с его друзьями пугали Таню. Ей казалось, что их планы безумны и ни к чему хорошему не приведут. Их неизбежно ждет неудача. Ее отец умрет, возлюбленный тоже умрет, и даже если она останется в живых, ее нерожденное дитя будет в наказание отправлено в яму, когда придут тугары.