Книга Заклинатель дождя - Михаил Строганов

Санек спрыгнул со второго яруса, и только сейчас, к своему удивлению, Иван разглядел в своем ночном собеседнике не белокурого юношу, а исхудавшего седого мужчину, которому давно перевалило за сорок.

– Что рот открыл?! – Санек взял опешившего Ивана за руку и повел на построение в коридор.

В узком коридоре, изрядно прокопченном за зиму от печного отопления, возле стеночки выстраивались спившиеся, бомжеватого вида мужичонки, на ходу разглаживая только что подшитые поверх пижамы белые подворотнички.

Санитар, поигрывая длинной учительской указкой, обходил ссутулившийся строй, педантично проверяя чистоту застиранных лоскутов простыни.

– А ты, салабон, почему не подшит? – санитар оттянул указкой воротник Ивана. – Решил забить на наш распорядок? Или себя считаешь круче вареных яиц?

Иван растерянно кивнул.

– Значит, так! – уже свирепея, процедил санитар. – Может, тебе анальгинчику прописать?! Для первоначальной профилактики!

– Так ведь его только вечером вчера привезли, – вступился Санек. – Товарищ санитар, разве не видите, не борзяк он, простецкий парниша. Я ему мигом объясню – к завтраку подошьется!

Санитар криво усмехнулся и больно ткнул пальцами в лоб Ивану:

– Запоминай, щегол! Здесь живут лишь те, кто быстро всасывает мои команды. Остальные существуют, насколько им позволяю я!

Санитар, заложив руки за спину, скомандовал по-сержантски:

– ДУРДОМ, равняйсь, смир-рна-а!.. Здравствуйте, товарищи горячечные алкоголики, умалишенные и прочие придурки!

– Здравия желаем, товарищ санитар! – прокричала вытянувшаяся в струнку разношерстная масса.

– Поздравляю вас с наступлением нового дня, который вы проведете в стенах нашего славного дурдома!

Дружное «ура!».

– А теперь нале-во! На зарядку шаго-ом ма-арш! Строевую песню запе-евай!

Маршируя на месте, не попадая в ногу, пациенты стали бодро выкрикивать:

Я люблю пиво, я люблю водку,

Я люблю пожрать жирную селедку.

Я не люблю книг и утренних прогулок, —

Я – алкоголик, я – чокнутый придурок!

Уже во дворе, после получасовой разминки, Иван подошел к Саньку и украдкой спросил:

– Почему на построении санитар говорил про анальгин? Мне вроде что-то другое давали.

– Прописать анальгин – значит избить. Оттузить, вздрючить, отдубасить… Просто напрямую об этом здесь не говорят. Мы не в тюрьме, в больнице мы. А в больнице все направлено на пользу пациента, и раздают здесь исключительно лекарства!

* * *

После завтрака в палате было пусто. Большинство пациентов санитары увели на работы, оставив только тех, кому прописан постельный режим. Через узкие окна в мрачное помещение бывшей монастырской конюшни пробивался свет, стелясь с подоконника по полу яркими полотнами с краями, истаивающими размытыми тенями.

Измученный зарядкой, Иван с трудом доплелся до скрипучей двухъярусной кровати с панцирной сеткой, скинул больничную пижаму на тумбочку и без сил повалился. Забравшись под заношенное одеяло и расслабившись, почувствовал, как по телу растекается блаженство.

– Правда, хорошо? – вкрадчиво спросил Санек, подсаживаясь на уголок кровати. – Это и есть больничные «таски». Отдыхай. Только вот пижаму надо складывать аккуратненько… Не то наряд схлопочешь за нарушение режима.

– Тебя разве на работы не увели? – смутился Иван за свою «рабью радость».

– У меня язва. Изнутри меня так изъела, что карандашом перешибить можно. – Санек задрал пижаму, демонстрируя ребра, выпирающие через восковую кожу. – Хоть анатомию изучай!

– А ты как это… – Иван замялся, – как догадался, что мне стало хорошо?

– С годами замечаешь, что в нашей жизни устроено все очень просто. Вот тебя спросонья унижали, осматривали, как раба, гоняли по больничной площадке, а потом дали немного еды и позволили понежиться в постели… Так на своем опыте и понимаешь, что человек не подобие Бога, а его мартышка. А мартышке много ли для счастья надо?

– Жестоко… Только в человеке есть не только низкое, но и возвышенное, прекрасное! Вся наша литература говорит только об этом.

– Ага, конечно! Буревестник Горький! Человек – это звучит гордо!.. Нет уж, уволь! Я до блевоты наелся правды жизни. Только теперь, став шизиком, понял, что именно это звание звучит по-настоящему гордо! Ты вслушайся, «шизик»! Звучит совсем как победный клич!

Санек вытащил из кармана припрятанную хлебную корку и принялся усиленно пережевывать. Хлебные крошки скатывались с сухих губ.

– Не всегда же ты был сумасшедшим! Разве у тебя ничего за душой не было?! – Иван посмотрел в глаза соседа, и ему стало стыдно, что незнакомого человека намного старше себя он запросто называет на ты. – Лицо у вас интеллигентное, совсем не как у алкоголиков.

– Ну да, шизиками не рождаются. Ими становятся… Вернее, в них превращают… Я вот раньше на ремзаводе инженером был, пока у меня тотальное расщепление сознания не обнаружилось! – Санек провозгласил свой диагноз, будто им гордясь. – А ведь у меня жена была, докторша. И дочка вот с такими огромными бантами на голове… Дочку-то, ангелочка моего, Лерочкой звали…

– И почему?! Почему вы оказались здесь?!

– Да любил, как ты, глупые вопросы задавать. В Перестройку поверил, в социализм с человеческим лицом, в «шведскую модель». В «Свободу, Равенство, Братство». Еще, совсем некстати, душой за свой завод болел. Нос совал, куда не следует. Дурная привычка. И опасная. Прошло всего-то десять лет… Нет ни ремзавода, ни инженера, кругом одни тени. – Санек встал с постели Ивана. – Смотри на меня и, если не дурак, сам выводы делай.

Он вытащил из разрезанного под швом матраса свернутый трубочкой журнальный лист, сунул Ивану и поспешно вышел из палаты.

Иван осторожно развернул лист. Очень модная в годы Перестройки картина Босха «Корабль дураков», аккуратно, по белому полю, подписанная шариковой ручкой: «Любовь к жизни – это злое искусство, которое вначале многое обещает, затем беззастенчиво лжет и кончает нищетой или безумием…»

Глава 29ПУГОВИЦА СНИТСЯ К ПЕРЕМЕНАМ

После отбоя, дождавшись, когда на дежурство заступит пожилой санитар Игнатыч, палата ожила, зашуршала извлекаемыми из тайников пачками с чаем, загремела литровыми банками да самодельными кипятильниками-тракторами. Мужики кучковались возле тумбочек спальными блоками, жадно всматриваясь, как под прозрачным стеклом набухает заварка и густеющая вода превращается в чифирь.

– Что, Николаич, может, пока чаек не поспел, в трухаловку пошпилим? – худющий человек без возраста почтительно обратился к степенно заваривающему чай больничному авторитету.

– Ты же сам знаешь, Комар, после сегодняшнего шмона кроме чифиря газануть больше нечем. Голяк. – Николаич приподнял с банки смятую картонку и взболтнул чай, позволяя набухшей заварке осесть на дно. – Чего напрасно лясы точить? На интерес я не играю!