Книга Свидание в аду - Морис Дрюон

– Сам министр, господин полковник… Он хорошо знает мою семью…

– И… этот вызов – результат вашего собственного обращения или ходатайства ваших родных?

– Да-да, моих родных, – поспешно ответил Жан-Ноэль.

На лице подполковника появилась легкая гримаса.

2

Военный министр имел в своем распоряжении двух шоферов. Срок военной службы одного из них подошел к концу, и Симон Лашом счел самым простым назначить на эту должность Жан-Ноэля.

Он видел в этом выгоду и для себя: по крайней мере один из шоферов будет ему лично предан и не станет каждое утро докладывать Второму отделу или представителю сыскной полиции о том, как протекает личная жизнь министра.

Вот почему он старался использовать Жан-Ноэля главным образом по вечерам, а также для воскресных поездок за город или встреч, которые предпочитал сохранять в тайне. Словом, несколько месяцев юноша был шофером собственной сестры в такой же мере, как и шофером министра.

Когда Симон, расположившийся на заднем сиденье рядом с Мари-Анж, в первый раз попытался поцеловать ее при Жан-Ноэле, она отпрянула и показала глазами на брата.

– Ерунда, ерунда, – зашептал Симон, – он все прекрасно понимает; ему, разумеется, известно, почему я взял его к себе.

И Мари-Анж покорилась, подумав, что такая ее щепетильность может повредить брату.

И Жан-Ноэль привозил Мари-Анж к Лашому, а Лашома – к Мари-Анж, возил их обоих в театр или в ресторан.

В узком зеркале, висевшем у него перед глазами, Жан-Ноэль с усмешкой, не без привкуса нездорового любопытства наблюдал за любовными забавами министра и своей сестры. Симон вел себя как занятой государственный деятель, у которого каждая минута на счету и который спешит воспользоваться первым же свободным мгновением.

Жан-Ноэль отмечал про себя грацию, присущую каждому движению, каждому жесту Мари-Анж; видя ее свежее лицо с красиво очерченным ртом рядом с лысой головой и волосатыми ушами Симона, видя юную красоту рядом с уродством, он испытывал какое-то болезненное удовольствие. И случалось, что в такие минуты он испытывал также острое влечение к этой молодой и красивой женщине, и такое чувство казалось ему тем более пикантным, что она была его сестрой.

Потом он выходил на тротуар и открывал министру дверцу машины.

Он сшил себе форму из самого дорогого габардина. Покроем она походила на офицерский мундир, но без знаков различия, вместе с тем она напоминала ливрею.

Впрочем, в свободные часы Жан-Ноэль облачался в штатский костюм. Он жил в квартире Мари-Анж; а в те вечера, когда туда приезжал Лашом, юноша незаметно исчезал и отправлялся в театр: билеты ему доставал министр.

Симон по-своему был привязан к Жан-Ноэлю, он в какой-то степени распространял и на него то отеческое чувство, какое испытывал к Мари-Анж. Министр называл молодого шофера по имени и охотно давал ему личные поручения.

– Жан-Ноэль, – говорил он ему, – вы – человек со вкусом, выберите мне, пожалуйста, подтяжки.

Они до такой степени ладили между собой, что, если Лашом встречался с Инесс Сандоваль или с какой-нибудь другой из своих бывших возлюбленных, он прибегал к сообщничеству Жан-Ноэля.

Когда министр уезжал в конце недели отдохнуть в Жемон, его машину неизменно вел Жан-Ноэль. За городом он надевал легкую одежду и грелся на солнышке, валяясь на траве. А по вечерам они все втроем проводили время за какой-нибудь игрой. Лашом смотрел на юношу как на члена семьи.

Но главной забавой Жан-Ноэля было созерцание картин, отражавшихся в узком зеркале – своеобразном символе его служебных обязанностей; на этом крошечном экране сменялись кадры удивительного фильма. Отвозя министра в различные места, шофер наблюдал, как государственные деятели управляют народом. Он видел, как в них сочетаются опыт и легкомыслие, азарт и преступное безразличие, как в этой недопустимой обстановке подчас сгоряча принимаются самые серьезные решения. Он постиг трагическое бессилие всех этих государственных мужей, неспособных глубоко разобраться в многочисленных проблемах, которые им надлежало решать, и поэтому вынужденных полагаться лишь на собственную интуицию и собственные симпатии. Его поражала невыразимая глупость и нравственное убожество людей, занимавших самое высокое положение в стране. Он видел, как прославленные полководцы пресмыкались перед людьми, которые назначают на должность и раздают награды. Он видел, как выпрашивают кресты и ленты, как распределяют командные посты. В его присутствии обделывались дела, связанные с производством и поставками танков и орудий, велись равнодушные разговоры о судьбах пушечного мяса.

И постепенно Симон Лашом, которого многие считали человеком заурядным, стал казаться Жан-Ноэлю человеком выдающимся. Надо сказать, что министр и в самом деле был на голову выше тех, кто толпился вокруг него. Ведь все на свете относительно.

Вот почему Жан-Ноэль в конце концов пришел к выводу, что увлечение сестры этим человеком можно объяснить вовсе не ее испорченностью.

И в том же маленьком зеркале, укрепленном над рулем автомобиля, Жан-Ноэль наблюдал в 1938 году целый ряд трагических эпизодов, повлиявших на ход истории.

Он видел сидевших в глубине машины министров, послов, председателей палат, начальников генеральных штабов, строителей оборонительных сооружений, изобретателей взрывчатых веществ, специалистов по вопросам мобилизации – и все они беспомощно барахтались в волнах неумолимо надвигавшихся на них событий, с которыми не в силах были справиться.

Он видел отчаянное лицо Лашома в ту ночь, когда гитлеровские войска захватили Австрию, а Франция бросила ее на произвол судьбы. Он слышал, как несколько месяцев подряд военный министр изо дня в день говорил в частных беседах о приближении катастрофы, а в то же время в публичных выступлениях доказывал, что делалось, делается и будет делаться все необходимое, чтобы избежать ее.

Жан-Ноэль – на следующий день после Мюнхенской встречи – отвозил в Бурже Симона Лашома: в руках у министра был огромный букет цветов, словно он ехал встречать прославленную певицу, а на самом деле он собирался принести свои поздравления только что прибывшему на самолете премьер-министру. Тот думал, что ему придется ускользать из аэропорта через служебный вход, чтобы избежать улюлюканья возмущенной толпы, и, к великому своему изумлению, был встречен цветами, перевитыми трехцветными лентами, поздравлениями и поцелуями. А потом Жан-Ноэль вел машину Лашома назад, в составе этого предававшегося иллюзиям кортежа; на пути следования премьер-министра выстроились толпы людей, они выкрикивали слова благодарности за то, что их на короткое время избавили от страха, причем никто не думал о том, какую страшную цену страна заплатила за это – заплатила нынешним отречением от своих обязательств и грядущим рабством. А человек, подписавший позорный пакт, гордо поднял голову, и, стоя в машине, расправил плечи, и приветствовал беснующиеся толпы, подражая диктатору, перед которым он только что склонил голову.