Книга Век-волкодав - Андрей Валентинов

И вновь не поспоришь. В конце 1919-го снимали, когда группа сотрудников с фронта вернулась на только что помянутую Гороховую. Вот они все — веселые, молодые, живые…[40]

— Лёнька Пантелеев в центре, — дама еле заметно улыбнулась. — А если точнее, Пантёлкин Леонид Семенович, оперуполномоченный, тогда еще не старший. Мой муж на фото слева от вас. Я рада, что вам понравилась поэма, и что вы поняли, о чем она. Меня, признаться, обвинили в идеализации бандитизма, как явления…

Взяла только что подписанную книжку, перелистнула пару страниц:

— Особенно за это:

Ленька Пантелеев,

Сыщиков гроза:

На руке браслетка,

Синие глаза…

— А за что ругать-то? — поразился бывший бандит Фартовый. — Все верно, глаза синие, а вовсе не черные, как некоторые несознательные поют.

Забрал книжку, в портфель спрятал. Отдал поклон.

— Мы с товарищем Полонским под Псковом вместе воевали. Только я пулеметчик, а он — разведка конная.

Повернулся — да и к двери похромал, портфельчиком помахивая. На пороге задержался на миг, махнул кепкой…

* * *

На улице его встретил дождь — привычный, питерский, можно сказать родной. Пантёлкин поправил воротник недавно купленного пальто грубого местного пошива, пристроил кепку на нос — и зашагал прямо по лужам. Здорово вернутся домой, ой, здорово! Пройтись под дождиком, поглядеть на темную рябь одетой в гранит Фонтанки, кивнуть знакомому легашу у Гостиного Двора, полюбоваться его отвисшей челюстью, улыбнуться симпатичной нэпманше…

Соскучились по Фартовому, граждане?

…Полонская — баба умная, тертая, даром что поэтесса. Мужу, конечно, расскажет, но на ушко, заявления писать не станет. А Саня Полонский, скорее всего, промолчит, не захочет лишних неприятностей. Значит, на крайний случай к нему и обратиться можно. Принципиальность проявит — тоже не страшно. Лишний звоночек товарищу Бокию не помешает. Если же и Бокий сдаст, не беда. Не схарчили вы Фартового год назад, а уж сейчас точно подавитесь!

Леонид мельком пожалел непутевого товарища Москвина, с чьей шкурой он почти свыкся. Погорел парень, как швед под Полтавой! А все почему? Потому что забыл золотое правило, каждому «деловому» известное. Не верь, не бойся, не проси! Москвин-бедолага взял да и поверил. И еще просить принялся. Нет, гражданин, пропуск на Тускулу не выпросить!

Пантелкин, хлопнув себя по карману, сообразил, что папиросами так и не разжился. Зажигалки, и той нет, в парижском пальто осталась. Непорядок! И вообще, пора делом заняться. Погуляли, порадовались, автограф получили, даже о поэзии, считай, побеседовали…

У Гостиного двора Леонид светиться не стал. Видели уже — и хватит. Свернул за угол, привычные места взглядом окинул. Парикмахерская с веселой вывеской «В ожидании Вас посетить Нас», дальше — часовая мастерская («Мастерам не доверяю, делаю все сам!») со сквозным проходом во двор, напротив лавка сапожных дел мастера Обувалова. А вот и асфальтовый котел, с прошлого года так и не убрали.

Пантелкин, стряхнув с кепки дождевые капли, подошел ближе, хотел было свистнуть, но передумал. Оглянулся да и врезал ботинком по железному боку.

Буммм!

Ничего, только дождь по котлу стучит-постукивает. Леонид вновь примерился.

— Эй, дядя, чего звонишь?

Чумазое в кепке выглянуло, поймало длинным языком прозрачную каплю, сверкнуло белками любопытных глаз. Бывший чекист сплюнул сквозь зубы:

— Давно тебе, шкет, разрешили вопросы задавать?

Внутри котла завозились, зашумели. Вот уже не одна чумазая рожица, а целых четырые.

— Лёнька!..

Не криком, понятно, шепотом. Леонид улыбнулся, достал бумажник.

— Общий сбор, шпана. Ты, лопоухий, дуй в Гостиный за папиросами. «Марс» бери, и смотри, не перепутай. Держи червонец!.. А вы…

Мальчишки уже стояли рядом. Рты раскрыты, в глазенках — щенячий восторг. И шепот, да такой что крика сильнее.

— Лёнька! Живой, живой!.. А мы легашам не верили, ни капельки не верили!.. Ленька! Фартовый!..

Пантёлкин сделал строгое лицо, руки в карманы сунул. Один в один как на фото из транспортной ЧК, прямо бери да тащи на Гороховую. Голоса смолкли. Только шум дождя да тихое дыхание.

…Лёнька Пантелеев!!!

— Работенка для вас есть, шкеты. Нужно фраера одного проследить. Но чтобы надежно, фраер битый, неумеху враз срисует.

Мальчишки переглянулись. Один, прочих повыше и постарше, вынул из-за уха окурок, во рту пристроил.

— Не обижай, Фартовый. Или подводили мы когда?

В Париже эстонский гражданин Лайдо Масквинн по музеям и прочим объектам культуры не хаживал, даже в Лувр не заглянул. Исключение сделал лишь для Наполеона Бонапарта. В далеком 1918-м Жора Лафар читал стихи про великого Корсиканца, про Маренго с Ватерлоо рассказывал. Как такого человека не почтить? Господин Масквинн зашел в Дом Инвалидов, к экскурсии пристроился, отыскал русскоязычную дамочку из недавних эмигрантов, дабы главное перетолковала. Послушал, у каменного саркофага постоял…

Запомнилось немного: пушки, ветхие знамена, шпага с золотой рукоятью. А еще фраза, приберегаемая императором на самый крайний случай:

— La Garde au feu!

У каждого такое бывает. Кажется, и у него, бывшего старшего оперуполномоченного ВЧК Леонида Пантёлкина, именно такой случай подоспел, крайний самый. Значит, настало время.

Гвардию — в огонь!

3

— Ольга Вячеславовна! Вам по городскому звонят. Какой-то Касимов. Соединить?

Зотова, оторвав взгляд от бумаг, затушила окурок в пепельнице, взялась за тяжелую черную трубку.

— Угу. И чай заварите, товарищ Бодрова. С мятой, а то в горле пересохло.

Хорошо быть начальником! Кабинет чуть не с площадь размером, три аппарата на столе, один другого страшнее, чернильница старой бронзы, хоть сейчас в музей, карандашей столько, что на целый класс хватит. Еще и обслуга полагается: и чай заварят, и даже кофе. А главное, бумаги принесут, чтобы резолюции ставить. Одна бумага, вторая, сотая… двухсотая. Вчера, сегодня, завтра, послезавтра, бумаги, бумаги, бумаги.

Застрелиться, что ли?

— Алло? Касимов, ты? Ты спрашиваю?

В трубке щелкнуло, зашипело.

— Товарищ Зотова?

— А ты кого ждал? — восхитилась кавалерист-девица. — Отыскался, понимаешь, след Тарасов. Фрукт ты, Касимов, овощ даже. Куда пропал? Родион Геннадьевич о тебе спрашивал, ты и к нему не заходишь.

В трубке шипение, фразу разрубило на части, разорвало на слова и слоги.