Книга Детская книга - Антония Байетт

— Понимаете, майор, любой сюжет, особенно детективный, приходится ставить с ног на голову. Он строится задом наперед, как отражение двух зеркал друг в друге. Если можно так выразиться, конец порождает начало. Мне нужно, чтобы смышленые дети обнаружили спрятанное сокровище, и поэтому мне нужно знать, кто спрятал эти сокровища, где и почему. Но на самом деле их кто-то спрятал для того, чтобы потом кто-нибудь их нашел.

Проспер сказал, что никогда не думал о сюжетах в таком аспекте. Он спросил, помогает ли ей писать о детях ее собственный материнский опыт. Выразил опасение, что не очень понимает мысли и чувства детей, хотя у него их двое.

Олив понизила голос и наклонилась к нему поближе:

— Знаете, это общее место, но детские писатели должны сохранить в себе ребенка, в самой глубине души, сохранить детскую свежесть чувств и способность удивляться миру.

— Вы пишете, прислушиваясь к голосу своего внутреннего ребенка? Не знаю, жив ли мой во мне. Военная жизнь и музейная работа не способствуют непосредственности чувств.

— Я открою вам секрет. На самом деле я не люблю придумывать несуществующих детей. Мне ужасно скучны их мелкие споры и их невинность. Я думаю, что ребенок, до сих пор живущий во мне, родом из страны эльфов — не страны фей в розовых кисейных юбочках, но гораздо более опасного и дикого места. Мне нравится наблюдать за невидимыми созданиями и странными тварями, прокрадывающимися в наш мир с той стороны, если можно так выразиться. Я бы хотела написать «Смерть Артура» или «Базар гоблинов», а не «Тайну пропавшей шкатулки». Но мои читатели ненасытны, они жаждут новой встречи с юными умниками, которые ищут, находят, а в промежутках попадают в комические приключения. Я стараюсь не разочаровать читателей.

Она засмеялась. Сказала, что слишком разговорилась о себе, извинилась и пообещала вернуться к вопросам по делу. Проспер Кейн сказал, что с удовольствием слушает, как она говорит о себе. По правде сказать, ее труд — и сама она — его чрезвычайно интересует. Кейн выразил надежду, что Олив будет и далее относиться к нему как к другу и говорить с ним свободно.

— Большинство разговоров, которые мне приходится вести, — объяснил Кейн, — формальны, скучны и трудны.

Олив сказала, что она этому не верит, а если это правда, то очень жаль, и это следует исправить.

Но что бы они сказали дальше, так и осталось неизвестным, поскольку их прервала Флоренция: она обнаружила Геранта Фладда, в полном одиночестве блуждавшего по Южному дворику. Она позвала Геранта на чай. Он сказал, что и правда надеялся ее встретить, потому что собирается с духом, чтобы кое о чем попросить ее отца…

Проспер приказал подать чай, и чай подали. Олив разглядывала Геранта. Пятнадцатилетний — Флоренция, на два года моложе его, в скромной саржевой юбке и полосатой блузке казалась юной дамой, старше своих лет. Одет кое-как — в сильно поношенные бриджи и потертую куртку с поясом, манжеты не прикрывают запястий. Загорелый (как цыган, подумала Олив), с изящным ртом, на щеках сквозь загар просвечивает багровый румянец. Сильно отросшие волосы вьются как попало — он похож на Пана, думала Олив, дикий мальчишка, замаскированный под обычного, настоящего. Интересно будет вставить такого в сказку. Герант боялся, и в то же время его переполняла решимость — Олив видела это по тому, как он хмурился над чашкой, наблюдая поверх ее края за майором Кейном. Герант не знал, как сказать то, ради чего он пришел. Олив это видела, и Флоренция тоже. Флоренция произнесла:

— Папа, Герант хочет тебя кое о чем попросить. Он специально за этим приехал.

— Выкладывай, — сказал Проспер, исполненный необычного благодушия — ему приятно было и присутствие Олив, и то, что момент их близости прервали, а значит, продлили.

— Это очень трудно, — сказал Герант. Он хотел попросить майора Кейна помочь с продажей отцовских работ, чтобы мастерская могла опять встать на ноги. Но он не мог сослаться на ужасающую бедность семьи, не должен был выдавать тайну — еще и потому, что это означало капитуляцию. Если Герант так поступит, майор Кейн будет о нем очень плохого мнения.

Олив наблюдала за тем, как мальчик мучительно ищет нужные слова. Она уже обдумывала, как бы половчее превратить его в одного из своих детей-сыщиков — ей очень полезно будет изучить такое взрослое чувство ответственности у ребенка. И румянец, и скрытность. Она сказала:

— Кажется, ты… или твои родные… смогли помочь тому мальчику, которого я видела, когда была здесь в первый раз, — беглецу, которого Том и Джулиан нашли в подвале. Как он поживает? Он замечательно рисовал. Он все еще у вас?

— Да, у нас. Да, я в том числе и поэтому приехал. Он помогает моему отцу… работает с моим отцом… они снова запустили печь для обжига и сделали кучу всяких вещей, которыми отец, кажется, по правде доволен. Я хотел вас попросить… попросить… приехать и посмотреть на вещи, которые они делают.

Герант поколебался.

— Мои родители очень непрактичные. Я иногда думаю, что мы — самая непрактичная семья в Англии. Никто из них не думает…

Герант отчаянно заозирался. Проспер, Олив и Флоренция смотрели на него вежливо, как бы приглашая продолжить.

— Никто не думает, сэр, как бы что-нибудь продать или попросить кого-нибудь приехать посмотреть на то, что они уже сделали. Моя мать и сестры — очень творческие натуры. — Герант не хотел этого, но в слове «творческие» явственно прозвучало презрение. — У нас работал этот Доббин, вы его знаете, он был на празднике Летней ночи и на кукольном представлении… он хотел помочь моему отцу и устроить у нас в усадьбе какую-то школу или коммуну… у нас куча места, могло и получиться. Но он не мог помогать отцу… говорят, он неспособный… и отец все время на него сердился, так что он уехал жить к священнику. Но он сказал, что вы сказали, что мой отец гений, и что в Музее выставлены его работы, и я подумал… я подумал, что вы, может быть, знаете, что нам делать дальше. Ну, или хотя бы приехать посмотреть на наши новые работы. Филип по правде нравится моему отцу — я никогда раньше не видел, чтоб отец так работал.

Герант замолчал. Снова покраснел. Олив подумала, что его румянец очарователен.

— Дело в том, что… никому и в голову не приходит платить Филипу. Это неправильно. Кажется, никто, кроме меня, об этих вещах вообще не думает… о том, кто будет покупать наши горшки, и откуда мы возьмем деньги на… на глину, и химикаты… и… и на еду, — торопливо выговорил он. — Извините, — сказал он, окончательно залившись краской и страшно жалея, что упомянул про еду.

Проспер Кейн принял подобающе серьезный вид. Флоренция положила Геранту кусок пирога.

— Я приеду в Рай. Возьму с собой Флоренцию и Джулиана, у него каникулы, и приеду посмотреть ваши новые работы, и подумаю, как тут лучше всего поступить. Твой отец действительно гений и действительно непрактичен, как многие великие люди. Как ты думаешь, лучше сначала написать или просто взять и приехать?

— Написать, — ответил Герант, — только неопределенно как-нибудь. И не говорите ему, что я приезжал.