Книга Четвертый тоннель - Игорь Андреев

Я делился открытиями в своем блоге. Один из парней, раньше мы с ним много дискутировали, заявил, что я неадекватен:

— Ты хоть осознаешь, что вылетаешь из социума?! Ты ненормальный!

Я задумался, стараясь понять, что он имеет в виду. «Неадекватность» — термин, означающий неспособность человека понимать других и жить в соответствии с общепринятыми правилами, которые имеют силу неписанного общественного соглашения. Но чаще всего мы используем это слово в качестве ярлыка, который присваиваем человеку, чьи мысли, убеждения, поступки, ценности, образ жизни и что-то еще не похожи на наши. Еще проще — в значении слова «дурак». Или — «плохой». Кто-то не такой, каким должен, по моему мнению, быть? Понятное дело, придурок. Ненормальный. Неадекватный. Не такой как все нормальные люди. Ну а поскольку под «нормальными людьми» мы имеем в виду тех, кто разделяет нашу картину мира, то неадекватным кажется каждый, кто от нас в чем-то сильно отличается. Особенно пугает, если он был таким же и вдруг начал непредсказуемо изменяться.

— Знать бы, что ты имеешь в виду под вылетанием из социума, — ответил я. — Можешь пояснить, чем я «вылетевший» из социума отличаюсь от тебя «остающегося» в социуме?

Вместо ответа он меня просто послал, чем вовсе не разозлил, но развеселил и растрогал…

После нескольких процессов, проведенных самостоятельно, я заметил, кроме прочих открытий, как изменилось мое отношение к женщинам. Сексуальное восприятие осталось, а сексуальное напряжение исчезло. Я пришел к тренеру, у которого был на Трансформации, и сказал:

— Миша, у меня такое странное состояние, я не испытываю потребности в женщинах. Все женщины из моего окружения перестали иметь для меня сексуальный смысл. Они стали как сестрички, или как маленькие девочки. Только трех я воспринимаю в сексуальном контексте, остальных — нет.

— Ну и в чем вопрос?

— Я никого не хочу. Я раньше был сексуально озабоченным. Чтобы воспринимать себя мужчиной, мне нужно было быть интенсивно востребованным у женщин. А сейчас — тишина. И мне хорошо. Это так непривычно, что я даже беспокоюсь.

Он посмотрел на меня ровным, безэмоциональным взглядом и спросил:

— Ты когда в последний раз ел?

— Три часа назад.

— А сейчас есть хочешь?

— Нет.

— Ну-у-у-у, — протянул он комично, — это ненормально. Должен хотеть есть постоянно! А если не хочешь есть постоянно, это ненормально…

Получив обратную связь, я сразу же осознал причину своего беспокойства. Дело в том, что совсем недавно женщины были нужны мне для подтверждения самоидентификации. После проработок Глубоким ПЭАТом моя зависимость от признания окружающими в качестве мужчины исчезла. Никому ничего доказывать не надо. Ни другим, ни себе. Я тот, кто я есть, и такой, какой есть. Секс как способ подтвердить самоидентификацию — исчез. Хочется быть только с теми, кто действительно нравится и близок. Результат — наслаждение безмятежностью.

Через некоторое время мое предположение подтвердилось. Я провел процесс ГП на тему своей сексуальности и осознал, что мой интерес к женщинам всегда был из двух аспектов. Условно говоря, нормальный и социальный. Первый — естественный, обусловленный природой. Второй можно сформулировать так: «женщин надо хотеть, потому что мужчина так должен». Проработав свою самооценку, я обнаружил, что потребность в самоутверждении за счет женщин исчезла. Или, по крайней мере, исчез какой-то важный ее аспект. Исчезла и пружина, «напрягающая» гипертрофированный интерес к женщинам. Видимо, началась адаптация психики к отсутствию прежних глюков, вот я и «успокоился».

Вместе с тем из памяти начали вылезать совершенно удивительные фрагменты прошлого, которые я давным-давно забыл и которые были чем-то очень важны. Например, эпизод из детского садика, где я впервые ощутил секс.

Мне и моим сокамерникам по детсаду было лет по пять. У нас были две воспитательницы — статные тетушки Мария Степановна и Тамара Павловна. И вдруг появилась она, юная сучка лет двадцати с небольшим. Наверное, она была только что после педучилища, не знаю. В сущности, она сама еще была ребенком. Но — ребенком, сексуально созревшим. Я запомнил ее за черные волосы и сексуальность. У нее была какая-то косметика на юном лице, а на теле уже проросли какие-то небольшие сиськи. Однако ее сексуальность была не в форме тела, а в том, как она смотрела на нас. С сексуальным интересом. Я знаю точно, потому что помню, что чувствовал, когда она смотрела на меня. Она со мной играла, сучка.

Да, пожалуй, главное, почему я выделил ее из числа остальных людей, — мы с ней играли. Я и она. Она была старше раза в четыре. «Молодой педагог». Наказывала меня за отказ пить кисель из сухофруктов. Я вовлекся в ее игру. Стал ее цеплять, чтобы вызвать у нее эмоции и получить еще больше внимания. Однажды принес в садик большую конфету: шоколадная глазурь, внутри вафли и шоколадная начинка, размером с большую шоколадку, на обертке какой-то ушастый заяц. В те времена такие сладости были в дефиците. Я специально принес эту конфету в садик, чтобы скушать демонстративно перед ней. Поделился только со своим дружком — чернявым кавказцем, с которым мы всегда хулиганили, вместе получая обильных люлей от воспитательниц. Поместив себя с конфетой в ее поле зрения, я как бы сообщил ей персонально: «У меня есть кое-что, чего ты сильно хочешь, потому что это вкусно, но я тебе это не дам, и ты меня не сможешь заставить!» Я интуитивно знал, что она вправе заставлять меня что-то делать, например, пить кисель, потому что это правило общее для всех, а заставить поделиться конфетой не вправе. В общем, я насладился конфетным насилием над большой девочкой.

Я хорошо помню, что во время поедания конфеты был в контакте вовсе не со вкусом конфеты, а с ощущением ее ревности к конфете. Однако после этого произошло нечто неожиданное. Когда конфета была уже съедена, она подозвала меня и спросила с упреком в голосе:

— Почемуты меня не угостил конфетой?!

Если бы я тогда мог изъясняться как сейчас, я бы ответил:

— Потому что именно это я и хотел — чтобы ты увидела конфету, захотела, и почувствовала, что у меня есть что-то, что ты очень хочешь, но не можешь требовать. Только просить. А я могу дать или не дать. Поэтому ты от меня зависишь. Как я зависел от тебя, когда ты заставляла меня пить кисель из сухофруктов.

Это была игра во власть.

Но я не мог сказать всего этого — хотя бы потому, что не знал таких слов. Да и вообще, выражал себя преимущественно через чувства. У детей всегда так: чтобы передать свое пожелание, например, маме, ребенок создает в себе определенное состояние, которое мама (если она сохранила хоть какую-то чувствительность) улавливает, и вопрос решается. Потом человек взрослеет и начинает думать и общаться с миром посредством сложных речевых конструкций, одновременно натренировавшись подавлять свои эмоции, и уже не может входить в контакт с другими через тонкие чувства. А маленький ребенок только через них и может.

Так вот, я не мог ничего сказать в ответ на ее наезд и сделал две вещи: состояние растерянности и виноватое лицо. Она делала строгое лицо, отчитывая меня. Моя затея удалась даже больше, чем я предполагал. Я хотел, чтобы она ударилась лбом в ограниченность своей власти, а она неожиданно для меня расширила ее, злоупотребила