Книга Ужас в городе - Анатолий Афанасьев

– Напрасно проверяете, Федор Игнатьевич, – ответил Егорка в тот раз. – Я к деньгам равнодушный. Хуже другое, никак не могу понять, зачем я родился?

– Этого никто про себя не ведает, – утешил Жакин. – Может, так и к лучшему.

Домашняя философия Жакина часто склоняла Егорку к собственным маленьким открытиям. Мир соткан из конкретных событий, думал он, и туманных видений. Если угадать между ними границу, то это, наверное, и есть та тропка, по которой удобно идти.

Ирина их обоих жалела. Превратившись из отпетой бандитки в хлопотливую женщину, расторопную и услужливую, она иной раз, набегавшись по двору, подпирала кулачком подбородок и смотрела на Егорку глазами, полными слез. Она считала их обоих блаженными, помешавшимися на своем тайном богатстве, но с той разницей, что старик, по ее мнению, был совершенно безнадежен, а у Егорки, если он прислушается к голосу разума, еще оставался шанс очеловечиться.

По женской линии она в конце концов добилась своего: в отсутствие Жакина заманила парнишку в сарай и чуть ли не силком склонила к греху. Утомленный своим затянувшимся бессмысленным сопротивлением, Егорка безропотно подчинился и в опытных руках легко поднялся к вершинам блаженства, где лишь пускал слюнки, как ласковый котенок над миской с теплым молоком. Довольная содеянным, Ирина строго спросила:

– Ну что, плохо тебе было? Скажи честно, плохо или хорошо?

Растроганный, Егорка признался:

– Как в баньке побывал, ничуть не хуже.

– Зачем же так долго тянул?

– Да стыдно как-то. У меня же невеста в Федулинске.

Заново возбудившись от этих слов, Ирина полезла с ласками, но Егорка вежливо ее отстранил.

– Нет, два раза подряд нельзя. Я же на режиме.

В дальнейшем их любовные отношения складывались урывками, и никогда Егорка первым не проявлял охоты.

Ирину это озадачивало.

– Ты же здоровенный парень, вон какой богатырь.

В чем дело? Или я для тебя старая?

– Как можно, Ира! Какая же ты старая, если моложе меня.

– Почему же каждый раз я тебя будто насилую?

Обидно же. Другие мужики…

У Егоркиной мнимой пассивности объяснение было самое простое: ему нравилось усмирять свой пыл. Чем больше он томился по Ирине, тем холоднее делался с виду. Ей в голову не могло прийти, что молодой парень на такое способен. Постепенно она все больше проникалась к нему материнскими чувствами, что было для нее тоже совершенно ново. В самые страстные минуты в ее бесстыже остекленелых глазах внезапно вспыхивал огонек узнавания. Опять и опять улещала Егорку:

– Меня Спиркин не простит, я его вроде как кинула, но и тебя не пожалеет. Брось своего Жакина, зачем он тебе. Он как костерок догорающий, а у нас все впереди.

Уйдем вместе. Возьмем тысяч сто, ну, самое большее – пол-лимончика, и айда! Европа, Азия – куда хошь. Всюду побегу за тобой, как собачонка.

– Зациклилась ты на этой Европе. Мне это не надо.

– Что – не надо? Меня не надо?

– Европа, Азия – зачем? Мне и здесь хорошо, на природе. Погляди, какой шелковый свет над тайгой.

Ирина недоумевала:

– Не пойму, ты что же, век просидишь при старике?

А помрет, что станешь делать?

– Откуда я знаю? Пока – сижу.

Жакину он сразу признался, что в их отношениях с Ириной произошли некоторые перемены. Старик высказался в том смысле, что удивляться нечему, Ириша и к нему, естественно, клинья подбивала, но он устоял. "И сманивала уехать?" – догадался Егорка. "А как же, – самодовольно ответил Жакин. – Европа, Азия – все, как у тебя. Правда, денег хочет побольше взять, миллиона два.

Ей же придется за мной ухаживать, когда помирать начну.

Непредвиденные траты, то да се. Но верной, сказала, будет до гроба".

…Егорка нацепил лыжи – две широкие пластиковые доски с чуть задранными носками, прогулялся по лесу навстречу Ирине. День стоял морозный, с кристально-бирюзовым небом, обрамленным предзакатной дымкой.

След Ирининых лыж тянулся по насту двумя розоватыми ссадинами на белоснежной простыне. С опушки открывался чудный вид, от которого обмирала Егоркина душа: склон к замерзшей речушке, вековые сосны, бескрайний, уходящий в поднебесье простор… Каждый раз на этом месте Егорка думал о том, какое огромное счастье, что он попал сюда, где время и пространство сливаются в истомный, бередящий сердце звук вечности. Он ничуть не кривил душой, когда говорил Ирине, что никуда не спешит. Он думал, что если когда-нибудь смысл бытия откроется ему, то это будет что-то сравнимое с зимним лесом и вечерним светом, проникающим прямо в кровь…

Не встретил Ирину, вернулся.

Жакин ждал на крыльце, разговаривал с Гиреем. Пес клонил башку набок и утвердительно потявкивал.

– Он готов, – сказал Жакин. – А ты как?

– Почему нет? Раз посылаете, пойду.

Жакин вынес нож, фонарик и сумку с необходимыми припасами. Не хотел, чтобы парень зашел в избушку: следовал каким-то одному ему известным приметам.

– Дойдете до Змеиного камня, оттуда Гирей поведет.

За месяц Жакин изучил все маршруты зверя, но Егорка и без того не сомневался, что не разминется с судьбой. Началось это раньше, когда только пошел слух о шатуне-людоеде. Уже тогда мелькнуло в голове: не за мной ли? Все остальное – нож, Гирей, ночь, Ирина, смутные мысли, уводящие в прошлое, – все могло сложиться как-то иначе, но встреча неминуема. Она не зависела от его воли.

– Прощай, отец, – поклонился Егорка. Жакин обнял его впервые. Он не был сентиментален.

– Не надо так, Егорушка. К утру тебя жду. Водки выпьем.

Отмахали километров пять на скорости, пока окончательно не стемнело. Наст твердый, бежать легко. Пес трусил рядом, изредка обгоняя и оглядываясь. Он вел себя скромно и чутко, понимал, куда собрались. Егорка его успокаивал.

– Что ж поделаешь, дружище. Жакин велел прогнать людоеда. Неужто не управимся? Вдвоем-то. Да он, когда нас увидит, сразу затрепещет. Жакин заговоренный нож отдал. С таким ножом мы мамонта повадим, не только какого-то косолапого. Только ты не лезь в драку первый, как привык. Помни уговор.

Гирей взял след, не добежав до Змеиного камня, на выходе из лога. Шерсть на нем вздыбилась, он издал тягучий, негромкий рык и на мгновение коснулся боком Егоркиных ног, будто оступился на ходу.

– Ты чего? – удивился Егорка. – Сомлел, что ли?

Не-е, ты держись. Страх он учует, нам же хуже будет.

Пес присел на снег, покрутил лохматой башкой, потянул ноздрями воздушные струи. Егорка тоже замер. Видимость была хорошая от звезд и снега, но зловеще смыкались вокруг черные холмы.