Книга Весна - Павел Пепперштейн

Наконец она с невероятным усилием, словно голова ее схвачена тисками, все же поворачивает голову и видит — рядом с ней, бледный, в черном мундире морского офицера, стоит ее отец Николай Никольский, ушедший на дно морское вместе со своим кораблем. Лицо отца она узнает скорее по уцелевшим фотографиям, нежели по памяти. Золотой якорь на рукаве черного кителя, капитанский кортик на поясе, погоны оплетены водорослями, яркие моллюски и ракушки покрывают грудь, словно ордена. За отвагу и верность. За отвагу и верность… Лицо отрешенное, молодое, возвышенное. Глаза зеленые, как мокрая трава. Она узнает это лицо и в то же время не узнает, не может узнать, и она спрашивает тихим сдавленным голосом:

— Кто ты, мой суженый?

И также тихо он отвечает ей бескровными губами:

— Никто.

Венчание в Никольском Соборе в Санкт-Петербурге оказалось великолепным. Все сияло и лучилось в волшебном храме… Потом был обед в клубе «Онегин», для родственников, потом скорый поезд в Москву, и наконец на Николиной Горе разгорелось настоящее многолюдное празднование. На даче Маша и Колян съели маленькие бумажные квадратики, чтобы (как выразился Колян) «сочетнуться браком не только на земле, но и на небесах». Но вскоре они забыли об этом — столько было суеты, танцев, друзей, подарков, музыки, и даже фейерверки расцвели над дачей, и нешуточные.

Но Маше снова вдруг стало одиноко и скучно среди этого веселья. Она бродила то тут, то там, то вдруг фрагментами возвращалось к ней веселье, и она танцевала, то набрасывались на нее с поздравлениями, подруги восторженно что-то щебетали, какие-то неожиданные мужчины не ко времени признавались ей в любви, она убегала и снова где-то застывала, цепенея в закутках праздника… Диджей PUMA, насквозь татуированный блондин, сводил, как бог, виртуозно и резко наслаивал трек на трек. Диджей Панин был на высоте… И вот она вдруг увидела, как сквозь толпу к микрофону шествуют бледные и какие-то растерянные рэперы из группы «Лисенок Таттерс». Про них она совсем забыла, подростки выглядели как-то затравленно на чужом празднике, они, возможно, не знали, принимают ли их здесь всерьез — согласились, потому что были нужны деньги. И вот бледная мешковатая девочка начала зачитку, смущенно сверкая глазами и делая руками загребающие, намеренно косолапые движения, словно полупарализованый, но революционный медвежонок:

Лисенок Таттерс — огонек в ночи.

Мое сердце громко от боли кричит.

Лисенок Таттерс машет рыжим своим хвостом.

Я за лисенком пойду хоть в космос, хоть в тюремный дурдом.

Это огонь Космической Революции зреет в самых низах,

А верхи слишком много могут и слишком сильно хотят,

Рвут на части Родину, топят душу в грязных деньгах.

Буржуев — на фонарики! Вся власть фонарям!

Нефть и газ — народу! Ментам и олигархам — салям!

Если вы реально хотите вспомнить, что означает «любовь»,

Вспомните, с чем она рифмуется — правильно, со словом «кровь»!

Лисенок Таттерс склонился над ядерной кнопкой, хмурится, решает вопрос…

Давай, жми своей рыжей лапой! Пусть над миром встанет атомный грибос!

Не надо жалеть мирок, где буржуи и роботы правят свой грязный бал.

Революция или смерть, лисенок! И подпевает зал!

Зала не было, все происходило под открытым небом, полным звезд, но публика действительно пьяно и воодушевленно подпевала. Подростки-рэперы, возможно, хотели шокировать буржуазную рублевскую публику, но все радовались, ликовали… Их окружили, стали поить, накуривать… А тоска Маши усиливалась. Она огляделась вокруг себя: сколько самозабвенных, самодовольных рож вокруг! Как блестят самовлюбленные глаза хозяев и хозяюшек жизни! Разве здесь, среди них, ее место? А ведь они правы, эти мальчики и девочки из Кронштадта, они (как и она) дети моряков, они не лгут… Здесь все пропитано деньгами и ложью, и вся Рублевка пучится на теле Родины, как насосавшийся, жирный, самовлюбленный клещ.

Ей внезапно вспомнились строки поэта Некрасова — когда-то она учила их в школе и забыла много лет назад:

От ликующих, праздно болтающих,

Умывающих руки в крови,

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви!

Она снова огляделась: бал молодых упырей был в разгаре. Кровь беззащитных и растерянных людей дымилась на их смеющихся ртах, капала святящимися каплями с их радостных клычков… Как здесь душно, как безысходно, они повсюду, и больше не вырваться… Она разглядела среди танцующих Коляна, своего мужа, — он танцевал, растопырясь, жадно обхватив за тщедушные плечи одного из кронштадтских рэперов, чье детское лицо стало обморочным и поникшим, и Колян хохотал, и, кажется, в хохоте выговаривал одно лишь слово: барбекю, барбекю…

— Барбекю… — шептали томные девушки с кокаиновыми глазками.

— Барбекю, моя дорогая, — солидно проронил отец жениха, непонятно откуда вдруг появившийся, и от него веяло таким кошмаром, что можно бы сразу и блевануть. Но отец жениха сразу растаял в толпе. И тут кто-то тронул Машу за рукав.

— Огонек! — расслышала она знакомый шелестящий шепот. — У тебя есть огонек!

Она обернулась, похолодев. Прямо на нее смотрели зеленые, травянистые, девичьи глаза. Девушка с реки… Та самая, что сидела на дереве. Бешеная светло-темная радость охолонула сердце новобрачной.

— Ты?.. Как?.. Откуда ты здесь? — спросила Маша.

— Огонек, — повторила та и поманила Машу пальцем.

Маша пошла за ней, зная, что сделает все, что от нее потребует незнакомка. Они прошли в гараж, и там девочка протянула Маше большую канистру с бензином.

— Огонек, — снова прошептали ее губы. Затем она знаком велела Маше следовать за собой.

Они шли по ночным улицам дачного поселка, вдоль заборов, в тени ночных весенних деревьев. Девушка шла впереди, пританцовывая и словно плывя в лунном свете (была полнолунная ночь). Время от времени она указывала на те или иные заборы, и Маша по знаку своей спутницы поливала их бензином.

— Поджечь… Она хочет поджечь дачи! — лихорадочно думала Маша. — Ну и правильно, ну и пускай. Пускай горит к ебеням наворованное буржуйское добро! Примите подарок от капитанской дочки! Скоро вы узнаете, кто такой лисенок Таттерс! Привет вам, буржуи, чиновники, менты, олигархи, банкиры, бандосы, прокуроры, министры и их зажравшаяся детвора и своры, привет вам, опричники капитала, привет вам от наших моряков! Привет из Кронштадта, из Мурманска, из Севастополя, из Владивостока и Находки! Нет больше пролетариата, чтобы развесить вас на фонариках, вы купили, подмяли, наебали, загипнотизировали всех — всех людей. Всех до единого. Но не только люди живут здесь! Против вас идем мы, духи лесов и полей, духи рек и моря, духи воздуха и ветра — вам не спать спокойно! Вам причитается не за то, что вы обокрали нас — это можно и нужно простить. Господь прощает воров и разбойников. И не за то, что вы оклеветали и обманули нас. Господь прощает лжецов. И не за то, что вы сильнее нас, витальнее, хищнее… Господь прощает хищников. Нет, причитается вам за то, что вы отравили воду, за то, что вы опозорили огонь, за то, что вы посягнули на землю и испоганили воздух! Отравили воду нашего сознания, опозорили огонь нашей любви, посягнули на землю нашей веры и убили воздух, которым дышала наша душа! Вы объявили войну Земле, и пока вы не уничтожили Землю, вам не спать спокойно! Мы, духи, еще здесь, и мы не уйдем без боя! Засуньте себе поглубже в жопу ваш прогресс, ваше экономическое развитие, ваш рост благосостояния, ваши лэптопы, бутики, джакузи, рестораны, фитнес-клубы, автомобили, все ваше процветание! И пусть все это взорвется у вас в жопе! Хо-хо-хо! У нас отняли наш святой красный-прекрасный флаг, но у нас еще есть огонь. Вы вроде бы хотели барбекю, буржуи? Вот вам ваше барбекю! Это говорим мы, водяные лилии!