Книга Похитители красоты - Паскаль Брюкнер

Вокруг журчали ручьи, лаская слух своим детским лепетом, водопадик разбивался о камни в облаке пенных брызг. Длинные свечи вспыхивали на верхушках елей, болтун-дрозд завел на ветке свою серенаду. Над головой проносились птицы, угрюмый хвойный лес полнился щебетом. Высоко в небе плыли большие белые облака, пухлощекие, как ангелы на картинках. Дивная симфония звуков и красок.

Поток любви захлестнул меня. Надо жить, говорила мне природа, надо вернуться к собратьям-людям и не пасовать перед жизнью. В этом заброшенном доме мне было подарено второе рождение. Да как я могла бояться? Пусть «Сухоцвет» существовал лишь в воспаленном воображении, мне он все равно был дороже всего на свете. Ведь любой рассказ не тем хорош, что соответствует действительности, а тем, что помогает взглянуть на мир другими глазами и заряжает энергией. Что с того, что Бенжамен все выдумал, — благодаря ему я снова хотела жить полной жизнью. Я совершила с ним ту же ошибку, что и со всеми: поверила тому, что он мне говорил. И, оказывается, правильно сделала. Я чувствовала себя беспричинно счастливой, заново родившейся. Ветерок обдувал меня, смывая миазмы подвала. Небо сулило много-много света и радости.

Пройдя несколько сот метров, я набрела на низкий заборчик, сложенный из камней, — здесь проходила граница со Швейцарией. Я несколько раз пересекла ее, просто так, в насмешку над всеми рубежами: опля — и я во Франции, оп-ля! — в Швейцарии. Потом побрела назад к дому, споткнулась по дороге о корни ели, выпиравшие из земли, как жилы на исхудавшей руке. Я упала ничком во влажный зеленый ворс, смеясь, зарылась лицом в мягкие, жирные, плодородные комья; прямо передо мной — сперва мне показалось, что это плоский камень, — торчала из земли перепачканная магнитофонная кассета. Я вытащила ее и рассмотрела с обеих сторон. Никакой наклейки не было. Я как могла вытерла находку и сунула в карман — когда-нибудь послушаю.

Я была вольна идти куда мне вздумается и несметно богата надеждами и возможностями. Мне хотелось обнять всех живущих на этом свете. В конце тропы я нашла свою машину, припорошенную пылью. Долго смотрелась в зеркальце: я была грязная, вся в травинках, на щеках черные полоски, волосы похожи на джунгли, — но я не изменилась. Та же матовая кожа, те же загнутые ресницы, и лицо не сморщилось, как старая тряпка. Я осталась прежней двадцатишестилетней женщиной и не должна была искупать грех своего существования. Я трижды просигналила, прощаясь с «Сухоцветом», обиталищем химер, и с нависшей над ним тяжелой известняковой плитой.

Проехав километров десять, я остановилась у гостиницы; отсюда открывался вид на швейцарскую равнину. Вершины Альп вдали сияли, как купола. Далеко внизу катил извилистой дорогой среди зеленых лугов маленький красный паровозик, выбрасывая клубы пара. Я спросила у хозяина, какое сегодня число, — оказалось 19 августа, значит, я просидела в подвале три дня и три ночи. Я сняла номер, умылась и заказала в ресторане трапезу на десятерых, невзирая на ранний час. Повар умильно косился на меня, пока я уписывала за обе щеки рагу из кабана, колбасу, картофельную запеканку с кабачками, две копченые сосиски, салат и швейцарский сыр, запивая все это изумительным местным вином. Пиршеством я тоже была обязана Бенжамену — это был мой долг перед ним. Два часа я насыщалась; столик мне накрыли в саду, на террасе над откосом. Солнце припекало все сильнее, и я млела от его ожогов. Даже сесть под зонтик не захотела. Весь остаток дня меня рвало — еще бы, так нажраться после семидесятидвухчасового поста, конечно, желудок от такой нагрузки взбунтовался и выдал назад все, что я уплела. Ну и пусть! Меня выворачивало наизнанку, я блевала, согнувшись над раковиной, — чем не доказательство, что я живу?

Теперь мне оставалось только одно — разыскать Аиду. Нельзя было ее бросать, ведь случай свел нас, чтобы я о ней позаботилась. Это Аида была перстом судьбы, посланным мне знаком — она, а не Бенжамен. Эта девочка пробудила во мне чувство, какого я давным-давно ни к кому на свете не испытывала. Счастливица, она сама не знала, какой это дар — когда все впервые и жизнь бьет через край, — великий дар детства, перед которым устоять невозможно. Бог задумал воплотить совершенство на земле и создал маленьких девочек.

А уж Аида — такая милая, такая резвая — была подлинным шедевром. Мне не терпелось обнять ее, расцеловать круглые щечки, заглянуть в лукавые глазки, посмеяться ее выходкам. Я — взрослая, и в этом моя слабость, она — беззащитная девчушка, если сложить нас вместе, пожалуй, выйдет полноценный человек. Наутро я уехала в Париж, от души надеясь, что еще не поздно. Аиду я нашла у бабушкиной соседки, и мне удалось уговорить эту женщину отпустить ее со мной на каникулы. Мы чудесно провели остаток лета в горах между Юра и Верхней Савойей. Счастливый месяц — мы шептались, как две подружки, беседовали по душам, вместе угощались разными вкусными блюдами. Она то и дело висла у меня на шее, усаживалась на меня и ложилась, и все так естественно, будто мое тело было продолжением ее собственного. Я для нее была — «мое!». Я все пыталась приручить плутовку, уже любя ее как родную дочь, но она-то моей еще не стала. Бывало, расплачется, отпихнет меня, начнет упрекать, мол, это я отняла у нее бабулю. Когда мы вернулись, я занялась формальностями удочерения; мое бесплодие было веским основанием. Конечно, я незамужняя, но и профессия врача, и обстоятельства, при которых я познакомилась с Аидой, — все это должно было помочь мне смягчить неумолимых представителей закона. Пока суд да дело, Аиду поместили в приют, а мне разрешили забирать ее на два дня в неделю. Административная комиссия проверяла мой моральный облик, а я тем временем снова ходила на занятия, писала диссертацию, работала в больнице.

Полгода спустя, декабрьским вечером — я к тому времени выбросила из головы всю эту историю и постепенно выздоравливала душой, — Аида, игравшая в соседней комнате, вдруг позвала меня. Сказала, что даст мне кое-что послушать: фрагмент той самой кассеты, которую я нашла возле «Сухоцвета» в то утро в августе. Я тогда сразу же поставила ее на автомагнитолу, но пленку заело: наверно, земля забилась в колесики. Я бы эту кассету выбросила, но Аида нашла ее в бардачке и взяла себе.

К миру звуков она питала подлинную страсть, в старых транзисторах копалась с упоением. Часами просиживала у приемника, ловила незнакомые станции на разных волнах и завороженно слушала иностранную речь на десятках языков вперемешку. Хозяйничала Аида и в моих кассетах, колдовала над ними, без конца перематывала, как клубки шерсти для вязанья. Эту кассету она тоже сотни раз прокручивала, пытаясь разобрать хоть что-то связное сквозь треск и хрип. Даже «чинила» ее и «подчищала» по советам профессора электроакустики, с которым она переписывалась, и вот, потратив не одну неделю, ухитрилась восстановить пять минут из шестидесяти. Меня кольнуло недоброе предчувствие, когда Аида вставила этот маленький черный прямоугольник в плейер. Я услышала обрывки диалога — говорили две женщины, одна помоложе, другая постарше. Первый голос был тоненький, и в нем звучали слезы. Второй — пожестче, с язвительными нотками. Слова то и дело прерывались каким-то свистом. Вот приблизительно что они говорили:

«— …одни несчастья приносит, потому что слабак, чего от него ждать… нет, как только вернусь, все выложу газетчикам, издателям… докажу… слово в слово… плагиат…