Книга Белые раджи - Габриэль Витткоп

Рани занимала большой мрачный дом вблизи Пикадилли, где она повсюду натыкалась на мебель, а все свободное место загромождали китайские вазы и книги. Почти не отяжелевшая с возрастом и по-прежнему белокурая Маргарет следовала моде непредсказуемыми скачками, неудачно сочетая уортовские юбки с экзотичными корсажами сомнительного вкуса, а редферновские костюмы - с прерафаэлитскими туниками либо отжитым шпалерным стилем. Ни в ее манерах, ни в поведении не было ничего женственного, но она умела пленить всех гостей в комнате, зачаровать целый кружок своей индивидуальностью, волшебством улыбки и магнетизмом ироничного взгляда. Ее жизнь заполняли концерты, опера, литературные салоны и «Белое обозрение»[84]. Она собрала вокруг себя нескольких молодых женщин и исполняла вместе с ними хорошую музыку. У нее также были друзья, которых она именовала «Нарциссами», например, вечно замешанный в неправдоподобных перипетиях Генри Джеймс, обладавший внешностью жреца-сатаниста, с которым ее связывала крепкая многолетняя дружба. Несколько лет назад бывал там и Оскар Уайльд, навсегда пропитавший гостиную нескромным ароматом амбры и фиалки. В самый разгар скандала рани Маргарет не побоялась принять у себя Констанс Уайльд с детьми, дабы защитить их от лившейся отовсюду грязи. Также появлялись критик и эссеист Макс Бирбом, издатель Леонард Смитерс, писатель Фрэнк Харрис[85]и такие модные персонажи, как служившие связующим звеном меж Двором и светом Сидни Гревилл или Реджинальд Листер. Рани Маргарет любила также сидеть наедине со своими попугаями и воспоминаниями под неподвижным взором Гарри, погибшего от дурацкого несчастного случая и увековеченного на фотосепии. А затем она плела сети и ткала пряжу к высшему благу Чарльза и Саравака. Маргарет была вхожа ко Двору, где теперь правил Эдуард VII, которого Генри Джеймс называл «толстым, отвратительным и вульгарным».

Но, если только подчиняться его галантерейным указам, король оставался добрым малым, а от его грохотавших, подобно грому, гортанных раскатистых «р» дрожали разве что люстры.

Ни один двор, включая петербургский, не был тогда таким пышным, как лондонский: там все вершилось с удивительной точностью и ненавязчивым великолепием, в безупречно-аристократическом стиле. Вопреки своей бестолковости и глухоте, законодательницей мод была Александра, облаченная в вышитые орхидеями серебристо-сиреневые накидки, с приглаженными, точно у кариатид, локонами и с пекинесом на коленях.

Букингемский дворец приобрел новый фасад, а управляющий королевских построек лорд Эшер внес немало удачных изменений. Обладая тонким вкусом и большим умом, лорд занимал при дворе Эдуарда VII привилегированное место и пользовался большим политическим влиянием. Неисправимый эпикуреец, не соизволивший перенести свой обед даже в день Коронации, он устроил частный пикник в погребальном склепе Вестминстерского аббатства, где шум пробок от шампанского поначалу даже приняли за взрыв анархистской бомбы! Питавший отвращение к Белому радже Эшер был тем не менее тесно связан с Маргарет и старался поддерживать ее авторитет при Дворе. Во многом благодаря его помощи, рани убедила Эдуарда VII признать Чарльза Брука раджей Саравака и пожаловать ему чин, непосредственно следующий за рангом царствующих магараджей. Радость Чарльза резко угасла, едва он получил письмо, где Маргарет весьма неблагоразумно хвасталась той ролью, которую сыграла сама в принятии королевского решения. Ответ пришел незамедлительно:

«Дражайшая Маргарет!

Признаюсь, внимание короля к моей персоне наполовину обесценилось в моих глазах, ибо вначале я решил, что его никто об этом не просил и он оказал мне честь по собственной воле. Ни радж, ни я сам не сможем извлечь из подобной светской претензии ни капли реальной пользы...»

Так или иначе, приехав снова в Лондон, Чарльз приложил все усилия для того, чтобы его официально приняли как раджу, но несколько лет спустя отказался от титула баронета, который собирался пожаловать ему король. Белый раджа соблюдал по отношению к Короне определенную дистанцию: он не желал принуждать себя к молчанию, и возмутился, например, Бурской войной. Несмотря на аристократическое происхождение, Чарльз не всегда пользовался приличествующими джентльмену выражениями и, сурово осуждая британский империализм, охотно сравнивал иных колониалистов с той частью своего тела, которую, видимо, ценил весьма высоко.

Форт Сибу со всех сторон обступали ночные джунгли, и лишь у побережья широкая, как морской пролив, Сунгаи-Реджанг катила меж черных берегов свои серебристые волны. Свет лампы не достигал углов комнаты, переполненной беспокойными тенями, которые пересекались шмыгавшими вдоль стен крысами.

Вайнер достал из выдвижного ящика пенковую трубку с чашечкой в виде женской головы и принялся набивать ее суматранским табаком. От матери молодой человек унаследовал рост, узкие насмешливые глаза и чувство юмора, которое, в сочетании с доставшейся от отца тайной робостью, подчас обрекало на бездействие. Он часто улыбался, ведь улыбка помогает решать многие проблемы, а он терпеть не мог всевозможные проблемы и сложности. Правда, из-за коротковатой верхней губы за улыбку порой принимали обычный оскал. Вайнер был любезен, но четко осознавал свое высокое положение и умел ледяным взглядом голубых глаз мгновенно подавить в зародыше любую попытку фамильярности. Он был добрым малым, противником строгости, из врожденной покладистости способным на милосердие, склонным к ребячеству и ценящим житейские радости красавцем-мужчиной.

Чарльз официально передал исключительное право на личное знамя, а также на Желтый зонт радже муде, и с тех пор в отцовские отлучки страной руководил Вайнер. Впрочем, родитель был им совсем не доволен, считал его легкомысленным, несерьезным, непостоянным и открыто предпочитал младшего, Бертрана - более уравновешенно» го и больше подходящего для правительственных дел семейного Адеха. Поскольку это предпочтение явно разделяла и рани, раджа муда Вайнер чувствовал себя одиночкой на ничейной территории, что, безусловно, не способствовало укреплению его авторитета.

Трудно вообразить двух столь несхожих людей, как старшие братья. Ну а третий, тоже часто обвиняемый в легкомыслии и рассеянности Гарри Кеппел не сыграл в истории Белых раджей никакой роли и умер в сорок семь лет.

Окончив учебу в Кембридже, Бертран поступил на службу в Королевскую конную артиллерию и вскоре стал адъютантом лорда Челмсфорда, губернатора Квинсленда. Бертран обладал чуткой душой и к девятнадцати годам близко сошелся со Суинберном[86], который посвящал ему тогда каждое новое стихотворение. Примерно в это же время Бертран заболел туберкулезом, и его здоровье оставалось весьма хрупким. Отличаясь глубокой преданностью и замкнутостью, он, несмотря на блестящее красноречие, был довольно скромен и, добросовестно выполняя свою работу, оставался в тени. Бертран составлял рапорты ясным, роскошным слогом, тогда как Вайнер, не в силах устоять перед соблазном развлечения, пересыпал официальные отчеты совершенно неуместными юмористическими замечаниями и каламбурами.