Книга Гамбит Маккабрея - Кирил Бонфильоли

Понравиться удалось, хотя, как я уже упоминал, час был непристойно ранним.

Джок, возгласив свое неотвратимое появление вежливым кашельком, который едва не снес с петель дверь (я научил его, что хорошие слуги никогда не стучат), внес поднос для Иоанны, отягощенный такой разновидностью кофе, которую мы с вами пьем после ужина, но Дщери Революции[159]вливают себе в желудки при первых проблесках зари. Не удивительно, что Американские Колонии прежде прочих завоевали себе независимость — если только ее до сих пор так называют. Не успел я задремать снова, прибыл и мой поднос: всего лишь несколько яиц, полдюжины ломтиков тоста и дымящийся чайник правильно рассчитанного чая. Джок, изволите ли видеть, хоть и не возрос в услужении, но обладает богоданным знанием того, что потребно его юному хозяину в смысле чая. Я готов стравить его с любым коновалом с Вигмор-стрит, когда дело доходит до предписания чая: бывают времена, как, я уверен, вам отлично известно, когда такие вещи имеют значение. Я вот к чему: торговцу искусством, которому в этот день не предстоит ничего, кроме проворной суматохи ставок на «Сотби», ничего и не требуется, кроме успокаивающего «улунга». Утро в «Кристи» указывает на «лапсанг сушонг». Шумная свара в «Бонэме» из-за, скажем, Патера,[160]засеченного единственным дилером, однако, призывает к «измельченным почкам оранж пеко» — нет, даже и к самому «эрл-грею». Однако для торговца искусством, пребывающего в ужасе за свою жизнь, для того, кто отважно пустился в Медовый Месяц, Часть Вторая, на излете начала среднего возраста, из всего многообразия приемлемы лишь две конкретные частности: «Смесь Королевы Марии» от «Туайнингз» либо «фортнумз ройал». То, что я назвал бы заездом двух лошадок. Не помню, что было в тот раз; припоминаю только, что я украдкой соскользнул с кровати еще до того, как укрепляющее действие напитка заставило меня забыть, что я уже не юн. (Пусть твердят сколько угодно о «собаке в драке и драчливости в собаке», но торговцам искусством под пятьдесят нужно думать о печени; остальным органам надлежит занимать свои места согласно очереди.)

Джок — человек воистину сострадательный, если прилагает к этому усилия: лишь когда я вступил под душ, он подсунул мне плохие новости.

— Мистер Чарли. — Именно так он фразировал известие. — Мистер Чарли, внизу вас ждут два дженнмена.

— Два джентльмена? — отреагировал я, привольно натирая мылом те места, до которых еще мог дотянуться. — Два? Белиберда, Джок, я всего-то знаю троих: один трубит пожизненное за убийство нежеланной любовницы, другой торгует редкими книгами в Оксфорде, а третий совсем скурвился… до издательского дела, что ли.

Джок выслушал меня терпеливо — он понимает разницу между пустой брехней и отдачей распоряжений; после чего сказал:

— Я не в том смыссе дженнмены, когда сказал дженнмены, мистер Чарли, я только сказал дженнмены, потому что вам не нравится, когда я говорю…

— Вполне довольно, Джок, — воздел я намыленную руку. — Ты пытаешься мне сказать, что они — торговцы искусством?

Он покачал скорбной главой:

— Не-а. Они литера. Пухлые Литера — очень пухлые.

Я переключил душ на холодный — это неизменно заставляет интеллект скакать по кругу.

— У нас в кухне есть чайные пакетики? Есть? В самом деле? Что ж, сделай им чаю и скажи, что я незамедлительно спущусь.

— Ах, Джаггард-Блэквелл! — вскричал я, живчиком заскакивая в гостиную несколькими мгновениями спустя. — Чаем вас уже напоили, э?

Два человека обернулись ко мне. Чай они не пили, да и Джаггардом и Блэквеллом не были. Равно как и не поднялись при виде меня. Крупные, глухолицые и пусто-глазые фараоны, но мой цинк дал сбой. Они были совсем как «крючки», только не вполне.

— Мистер Маккабрей? — уточнил один.

— Воистину, — ответил я.

— Интерпол. Робинсон, Лондон. — Он показал на второго малого: — Хоммель, Амстердам.

Сошлось; цинк перестал цинковать. Интерпол — это вам не просто снасти, а голландские крючки не похожи на английских.

— Чем могу помочь? — спросил я.

— Возьмите, пожалуйста, шляпу.

Я поразмыслил над этим.

— Удостоверения? — застенчиво потребовал я.

Они оделили меня пресыщенными жизнью взорами, которыми полицейские оделяют клиентов, начитавшихся триллеров. Я бесцельно погулял вокруг, пока не удалось подсмотреть, что под пиджаком у голландца. Что и говорить — он носил плечевую кобуру, в которой покоилось нечто похожее на старый добрый «браунинг» усиленной мощности, модель 1935 года — пистолет, содержащий 14 девятимиллиметровых патронов под «парабеллум» и незаряженным весящий пару фунтов; превосходное оружие для того, чтобы шлепать им людей в висок, но вместе с тем странный выбор скобяного изделия для того, кто не ожидает оккупации.

— У меня тоже такой есть, — сказал английский «штемп».

— Я арестован? — спросил я. — И если да, то за что?

Голландец раскошелился на вздох — а может, это был зевок.

— Ви взимайт шляп, мистьер Маккабрей, — сказал он. — Пожалыйст.

В этот миг в комнату вошла Иоанна и бросила на наших гостей испуганный взгляд — в нем сквозило, я бы сказал, узнавание.

— Не ходи с этими людьми, Чарли, — резко произнесла она.

— Они вооружены, — объяснил я.

— Я тоже, — рыкнул Джок из другого дверного проема; его мясистая пятерня была заполнена «люгером».

— Спасибо, Джок, но опусти его, пожалуйста, сейчас же. Джентльмен на софе держит пистолет под своим макинтошем, и мне метится, что нацелен этот пистолет мне в брюхо. К тому же здесь присутствует миссис Маккабрей.

Я пронаблюдал, как Джок медленно взвешивает все за и против, — молясь, дабы он сделал верный выбор. Я частенько хвалюсь, что не особенно страшусь смерти, однако, с другой стороны, у меня развилось сильное пристрастие к жизни, а мне говорили, что симптомы выламывания из этой привычки способны шокировать. Наконец он опустил «люгер» на пол — автоматические пистолеты не бросают — и, повинуясь жесту голландца, пнул его по ковру. Причем пнул таким манером, что пистолет проскользил прямо под большой книжный шкаф с эркером: в Джоке, знаете ли, есть не только некрасивое лицо.

Один посетитель отвел Иоанну и Джока в кухню и запер их там; второй не стал выдергивать телефонный шнур, а развинтил трубку, вынул мембрану микрофона и положил к себе в карман.

— Отвод? — спросил он.

— Нету.