Книга Интервью под прицелом - Фридрих Незнанский

Первый раз в Чечню Корневич попал именно согласно жеребьевке, но, уже будучи в Урус-Мартане, написал заявление с просьбой продлить срок его контракта. Когда же он вернулся домой — это был совсем другой человек. Война полностью изменила его представления о жизни.

Понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо, общепринятые правила, мораль и все такое прочее, что ценилось в прошлом, осталось за бортом. Оказалось, что война — это и есть сама жизнь, когда все чувства обостряются до предела, ощущается насыщенность каждого дня, каждой минуты. Когда совершенно непригодны большинство знаний из обыденного повседневного прозябания, зато большое значение приобретают животные инстинкты. Животные действительно лучше людей чуют опасность и кровь и не теряют время и силы на бесплодные размышления — как им следует поступить наилучшим образом. Они просто действуют.

Корневича совершенно не волновало, каковы цели этой войны. Кто здесь прав, а кто виноват, кого требуется защищать, а кого наказывать. Он почувствовал лишь вкус крови, опасности, азарта — точнее, вкус той самой настоящей жизни настоящего мужчины, всю ту романтику, ради которой он и пошел в свое время в армию, служил долго и честно, сногсшибательной карьеры не сделал, ждал своего звездного часа. Но, попав в Чечню, Владимир Корневич понял: черт с ней — с карьерой! Что там лишние звездочки на погонах, когда он увидел настоящее…

В свою последнюю командировку Корневич попал в самый настоящий ад. Это была та война, о которой не снимают кино — ничего героического, никакой романтики: грязь, вонь, непрекращающийся ужас, истерики командного состава, ожившие кошмары новобранцев. Только Владимир, видимо не наигравшийся в детстве в войнушку, был счастлив. Он каждую секунду «здесь» чувствовал как год «там» — и принимал это с упоением, и наслаждался вплоть до своего последнего боя, где капитана достали осколки разорвавшегося неподалеку чеченского снаряда. Корневича отправили в ростовский госпиталь, а потом в санаторий под Сочи, где он пробыл полгода, а потом боевой офицер вернулся в свою родную часть — возле Москвы.

Его ранение было не столь серьезно — всего-то и осталась пара шрамов, которые, как известно, украшают настоящего мужчину, — а долгим реабилитационным периодом он был обязан психологу, пожилому грустному доктору, которого очень беспокоило душевное состояние Корневича. Бесконечные тесты, расспросы о мирной жизни и о причинах, побудивших его отправиться на войну, изрядно поднадоели капитану. В конце концов он научился обманывать своего лечащего врача и утаивать свое страстное желание вернуться на боевую позицию. Владимир начал пересказывать придуманные радужные сны о той жизни, о которой и не мечтал вовсе, вычислять желаемый исход тестирований, правильно отвечать на вопросы и фальшиво раскаиваться в том, что на его совести загубленные человеческие жизни.

О какой совести вообще могла идти речь? Корневичу становилось смешно, когда он задумывался об этом.

Он вернулся в свою часть и приступил к скучным тыловым обязанностям. Старался не приближаться к сослуживцам ближе чем на «пятничное пиво». И относился к своему теперешнему образу жизни философски — представляя себя могучим зверем, залегшим в зимнюю спячку, в полной уверенности, что весна, а значит, и настоящая жизнь будут ждать его после пробуждения…

— В вашей квартире было найдено холодное оружие, у вас имеется разрешение на него?

Светлана Перова вела очередной допрос Владимира Корневича.

Корневич был искренне изумлен:

— Холодное оружие? У меня? Быть этого не может. Скажите, уважаемая, а изъято оно, точнее, обнаружено по всем правилам? В присутствии понятых и согласно протоколу?

— Да, конечно, Владимир Викторович, можете ознакомиться.

Светлана протянула протокол осмотра его квартиры.

— Так-так, почитаем. Холодное оружие типа стилет… место изготовления — предположительно Испания, время — вторая половина двадцатого века… Исторической ценности не имеет… Как интересно-о, — протянул он. — Между прочим, это действительно стилет и действительно испанский, только очень старинный. По моим сведениям — шестнадцатый-семнадцатый век. Коллекционная вещь, а вовсе не холодное оружие. Вам, впрочем, до истории дела нет — вы и священное копье Парсифаля холодным оружием обзовете. Кстати, стилет вы тоже к делу шьете? Он обнаружен в луже крови невинных младенцев или на нем отпечатки щупальцев инопланетян?..

— Прекратите паясничать, гражданин Корневич! Наши эксперты не ошибаются, никакой это не старинный стилет, а самый обыкновенный нож, причем по своим параметрам подпадающий как раз под определение холодного оружия, на которое требуется специальное разрешение. А что касается его возраста, то дай бог — вам ровесник, а может, еще и помоложе. Короче говоря, новодел. Откуда он у вас?

— Друг подарил, — мрачно ответил Владимир. — Причем именно в качестве ценного и старинного.

— Хорошие у вас друзья, Владимир Викторович. Пожалуйста, его имя, фамилия, отчество?

Корневич вздохнул: тоже мне прицепились с этим кинжалом, ерунда какая-то.

— Герман Алексеевич Тоцкий.

— Род занятий, где проживает, при каких обстоятельствах он передал вам стилет?

— Проживает он в Испании, насколько я в курсе, мы не виделись много лет, а стилет передал с оказией в качестве подарка на день рождения.

С Германом Тоцким Корневич действительно был знаком много-много лет. В невинные детские годы они встретились летом в небольшой деревушке рядом с Торжком, куда мамаша сплавила Германа к родственникам. Она в это время разводилась с его отцом: суды, размен квартиры и прочего имущества. Десятилетний Герман ей просто-напросто мешал, путался под ногами, требовал внимания, ну и был на все лето отправлен к троюродной сестре Анастасии — тетке Дарье — в деревню, в глушь. А Герман так мечтал в то лето поехать в пионерский лагерь — тогда еще были пионерские лагеря. Родители твердо ему обещали: море, пляж, «Артек», веселый барабанщик, песни у костра, Аюдаг…

Но мальчишеская мечта не сбылась, родители затеяли развод, им было не до сына, и вместо долгожданно юга с Аюдагом на долю Германа выпало захолустье — небольшая деревушка возле Торжка. Володя Корневич был старше его на два года, в десять-двенадцать лет такая разница может оказаться пропастью, но они неожиданно подружились, и не только потому, что Володя жил по соседству. Да, Володя Корневич родился в деревеньке Эммаус (дурацкое название для русской деревни северной губернии). Это сейчас деревня Эммаус прославилась благодаря ежегодному молодежному фестивалю «Нашествие», а во времена их детства более замшелого захолустья было не найти.

Мальчишки за лето крепко подружились, и самое странное, что верховодил в их дружбе младший — Герман. Володя Корневич пасовал перед своим столичным дружком, спокойно отдавая ему пальму первенства во всем. А для Германа то лето, когда он познакомился с Владимиром, оказалось рубежным. Он повзрослел, как взрослеет практически любой ребенок, когда родители перестают скрывать от него некоторые неприятные стороны жизни. «Мимозный» мальчик, маменькин сынок, впервые оторвавшийся от родителей, шалел от самостоятельной жизни в деревне. Троюродной тетке было на него наплевать. Домашними и огородными заботами его не грузили вовсе, справедливо считая, что городской пацан-белоручка больше способен напортить, чем реально помочь по хозяйству. Целыми днями Герман гонял на велосипеде по окрестностям, удил рыбу, научился курить и сыпал крепкими словечками. Конечно, Володя Корневич мог бы стать для него авторитетом, так как являлся примером во всех мальчишеских забавах и хулиганствах. Но у Германа был отлично подвешен язык, и он обладал совершенно неуемной фантазией — попросту говоря, уже в юные годы враль из него был бесподобный.