Книга Черный пиар - Фридрих Незнанский

— Но вы же оставили адрес своей соседке…

— Только потому, что я был с ней в очень хороших отношениях. И то, я попросил, чтобы она не давала никому мой адрес и чтобы сама мне не писала и не приезжала ко мне в течение нескольких месяцев.

— Какая непростительная ошибка! — прокомментировал Гордеев. — Ведь именно она дала мне ваш адрес.

— Да… А вы знаете, как это страшно… Страшно, что тебя найдут, но еще страшнее вот так взять и пропасть без вести, порвать все связи с окружающим тебя прежде миром, стереть себя из памяти друзей, из их собственной истории…

Гордеев отвернулся от Коваленко, а Турецкий терпеливо кивал свидетелю.

Через полчаса Турецкий с Гордеевым совещались о дальнейших действиях. Коваленко, как ему и обещали, был поселен в одной из спецквартир.

— Занимательная история, — говорил Турецкий.

Гордеев смотрел на своего коллегу.

— А что ты так улыбаешься? — спросил его Турецкий. — Все это, конечно, замечательно. Свидетель преступления и все такое… Но на основании его показаний мы ничего сделать не можем. Я надеюсь, ты это понимаешь.

— Понимаю. Он единственный свидетель. А у них свидетелей человек двадцать. Он конечно же мог не увидеть что-нибудь с такого расстояния, на котором он находился, и так далее и тому подобное… Уж мне ли не знать обо всех этих уловках… Но тем не менее свидетель есть! И это большой плюс. И с этим фактом никак не поспоришь. Надо только правильно использовать это обстоятельство.

— Да. С этим мы разберемся. Пока оставь в покое нашего трусливого свидетеля. Подумай лучше, на основе каких фактов нам пока удобнее всего действовать? — Турецкий испытующе посмотрел на Гордеева.

— Автоматная пуля? — неуверенно спросил тот.

— Ай молодец! Какой догадливый! Хвалю, ценю!

Турецкий дружески хлопнул Гордеева по плечу.

18

Еще с самого утра к зданию городской тюрьмы стали подтягиваться люди. Они тащили с собой лозунги, транспаранты, термосы с кофе и чаем, складные стульчики. Приблизительно около одиннадцати часов народ перестал прибывать, разделился на две группы, все заняли позиции, причем каждый хотел оказаться поближе к воротам, из-за этого возникла толкотня и возня. Наконец люди застыли на своих местах и с ожиданием и нетерпением уставились на решетчатую калитку. Только операторы телевизионных каналов все еще продолжали суетиться, выбирая наиболее подходящие ракурсы для съемок. Неподалеку от толпы стояли две черные машины с тонированными стеклами, их окружили несколько крепких ребят устрашающего вида. В воздухе повисла тишина, народ напряженно молчал, то и дело в разных местах раздавались щелчки зажигалок, начинали струиться сигаретные дымки. Наконец из первых рядов послышались неуверенные голоса:

— Кажется, идут. Идут.

— Идут! — уже увереннее подхватывали сзади.

Вскоре все сборище накрыла волна нетерпеливых выкриков:

— Это он! Мы видим! Идут! Идут!

Тюремная калитка открылась, из нее вышел Зайцев в сопровождении охраны, толпа немедленно хлынула к нему. Телохранители тут же взяли его в кольцо и не давали никому приблизиться слишком близко. Зайцев принужденно улыбался и безостановочно махал рукой приветствующим его. Взметнулись вверх плакаты. Раздалось дружное скандирование:

— Зай-це-ва в гу-бер-на-то-ры! Зай-це-ва в гу-бер-на-то-ры!

— Мы те-бе ве-рим!

— Дер-жись, ге-рой!

Но были и другие выкрики. Где-то нестройный хор голосов повторял:

— У-бий-ца!

— Да-ешь са-мо-суд!

— Без-за-ко-ни-е!

Зайцев поморщился, как от писка назойливого комара, но не потерял присутствия духа, еще раз обвел глазами толпу и сделал знак рукой, как бы объявляя о своем желании сказать речь.

— Тихо! Тихо! Говорить будет! — раздалось в толпе. Тотчас все затихло.

Зайцев откашлялся и начал хорошо поставленным голосом:

— Дорогие друзья! Я очень рад приветствовать здесь вас всех. Я должен выразить мою огромную признательность и благодарность всем тем, кто поддерживал меня в эти трудные и беспокойные дни. Всем тем, кто не переставал верить мне, кто не усомнился в моей честности, порядочности и невиновности.

— У-бий-ца! — снова донеслись слабые голоса, но они тут же потонули в громе аплодисментов.

— Я принял это испытание, выпавшее на мою долю, — продолжал Зайцев. — И хочется верить, что принял с честью и достоинством, потому что знал и верил, что за мной стоит народ. И эта провокация направлена не только против меня, но и против русского народа, который избрал меня своим защитником и радетелем. Поэтому мой долг был бороться за справедливость до последнего, не ради себя, а ради всех вас. И мы справились. Вы видите, мы справились! Я на свободе. Но это только маленькая победа в ряду огромных свершений, которые нас ожидают впереди. Нам еще много придется бороться, добиваться справедливости, изобличать предателей и мошенников, воров и убийц, защищать невинных и обиженных. Я обещаю вам, что сделаю все возможное для достижения этих целей, если вы будете со мной.

В толпе раздался восторженный рев, женские крики, аплодисменты. Некоторым смельчакам все же удалось пробиться к Зайцеву и получить автографы. Журналисты выстроились в полукруг и, вооружившись микрофонами, непрестанно задавали вопросы, сияли вспышки фотокамер, звонили телефоны. Зайцеву надоело быть в роли всенародного героя, он вволю искупался в лучах славы, а теперь устал, и ему хотелось домой. Он еще раз поблагодарил всех присутствующих за сочувствие, извинился, сел в машину и уехал. Через пять минут на месте действия завязался крупный мордобой: сторонники Зайцева одолели его противников. Но об этом происшествии сам кандидат в губернаторы узнал уже из новостей, находясь дома и попивая любимый виски. Он ощущал полное блаженство. Только что вышел из горячего душа, пообедал запеченным в духовке парным мясом и теперь расположился перед телевизором со стаканчиком любимого напитка, предполагая весь оставшийся день провести в благостном ничегонеделании. Но надежды разбились в тот самый момент, когда в комнату зашел Сева и доложил:

— Евгений Павлович, вас там спрашивают.

— Сева! — укоризненно произнес Зайцев. — Я же сказал, что меня ни для кого нет.

— Я говорил, но он настаивает. Утверждает, что вы непременно захотите с ним пообщаться.

— Вот как? И кто же там такой самоуверенный?

— Балаш какой-то. Ну что, передать, что вы не можете его принять? — Сева преданно смотрел на хозяина.

— Нет-нет, — засуетился вдруг Зайцев. — Проводи его в кабинет, я скоро подойду.

— Понял. — Сева вышел.

Зайцев заметался по комнате, одной рукой он стягивал с себя теплый махровый халат, другой натягивал брюки, одновременно с этим пытался надеть ботинки. Наконец он был готов, тщательно оглядел себя в зеркало, пригладил волосы и вышел в кабинет. Там вдоль многочисленных стеллажей с книгами уже прогуливался Балаш.